Метасюжет в театре Островского - [3]

Шрифт
Интервал

Трилогия о Бальзаминове — это вариации на тему «богатой невесты» (т. е. здесь архетипом являются «Свои люди — сочтемся!», чей сюжет переводится, однако, в комический регистр, лишенный каких‑либо проблемных осложнений). Единственным отличительным признаком Бальзаминова является глупость, а единственным привлекательным качеством в глазах купеческих дочек (скажем, в первой пьесе трилогии, «Праздничный сон — до обеда») — принадлежность к более «культурной» социальной среде, чиновничеству.

То есть для Капочки он выступает в роли «благородного жениха» (знакомой нам по внесценическим фантомам из «Свои люди — сочтемся!»). Удачливыми его соперниками во время трех постигших его разочарований оказываются в «Праздничном сне» купец (на сцену не выведенный), более развязный и менее убогий товарищ по службе («Свои собаки грызутся, чужая не приставай») и в «За чем пойдешь, то и найдешь» — отставной офицер (успешно осуществивший план Вихорева из «Не в свои сани не садись»). Успех венчает титанические усилия Бальзаминова только, когда он преодолевает единственный, кроме имущественного, барьер, закрывавший ему путь в мир вожделенного богатства, — находит невесту, превосходящую его в глупости.

«Не сошлись характерами» — это вновь, как «Свои люди — сочтемся!» и бальзаминовская эпопея, тема «богатой невесты» (с последней картиной, подобно последнему действию «Свои люди — сочтемся!» дающей к ней послесвадебную иллюстрацию). Серафима Карповна, однако, в отличие от Липочки, в выборе своем свободна и потому без помех реализует ее мечту: выходит замуж за «благородного» (Поль Прежнее, ее избранник, — это тип разорившегося дворянина в поисках приданого, соответствующий Вихореву из «Не в свои сани не садись»). Помимо богатства/бедности брачующихся разделяет и барьер, так сказать, мировоззренческий: разное отношение к деньгам. У Поля отношение к ним «дворянское»: деньги — это то, что тратят. У Серафимы отношение «купеческое»: деньги — это то, что хранят. Столкновение, даже просто соприкосновение на этой почве, мгновенно приводит к разрыву с явно выраженной (хотя и в облегченно комическом регистре) идеей возмездия.

«Воспитанница» переносит темы и мотивы «бедной невесты» в дворянско–помещичий антураж. Надя, подобно Марье Андреевне из пьесы–архетипа, любит человека, ее нравственно недостойного: Леонид, сын Надиной «воспитательницы», напоминает Мерича из той же «Бедной невесты» — своим легкомыслием, пустотой, полным отсутствием ответственности за свои поступки и за судьбу окружающих. Принуждение, которое испытывает Надя со стороны Уланбековой (принимающей на себя функции «матери»), еще более сильное — это не совет, не просьба, а приказ. И жених, которого ей навязывают, — спившийся вконец приказный — воплощает еще более беспросветную перспективу, чем брак Марьи Андреевны с Беневоленским.

«Гроза» — одна из самых сложных пьес Островского и одна из немногих, которые, несмотря на соответствие типажам, обстоятельствам и отношениям основного его драматического корпуса, не укладываются в рамки «метасюжета». Ближе всего ее напоминает такая стоящая также несколько особняком пьеса, как «Не так живи, как хочется»: в обеих сюжет ограничен послесвадебным периодом, в обеих имеется нарушение супружеской верности, а тоску по воле Катерины допустимо рассматривать как своеобразное трагическое углубление и преображение масленичного разгула Петра. Однако если причины конфликта в «Не так живи, как хочется» обозначены вполне определенно (нарушение патриархальной этики), то в «Грозе» они никакой простой формулировкой не охватываются. Неясно, что разделяет Тихона и Катерину — они как будто равны по всем существенным для организации конфликта показаниям (характерно, что о прошлом Даши как «бедной невесты» нам известно, здесь же нет ни малейшего намека на то, имелось ли между будущими супругами какое‑либо имущественное неравенство). Их несовместимость— не экономическая, не сословная, не культурная, даже не нравственная, поскольку в основе стремления Катерины к свободе лежат причины религиозно–метафизического характера. Это ее стремление как бы безосновно и потому неутолимо. Все другие главные персонажи пьесы представляют характеры и типы, либо уже известные, либо возвращающиеся в будущих пьесах: Борис напоминает «слабых» героев Островского (они встретятся нам в «Шутниках» и в «Не было ни гроша, да вдруг алтын», уже встречались в лице, скажем, Жадова), пара Кабаниха—Тихон будет повторена матерью и сыном Барабошевыми из «Правда — хорошо, а счастье лучше», но в Катерине ее внешнее сходство с куда более бледной и понятной Парашей из «Горячего сердца» ничего не объясняет. В «Грозе» Островский первый и единственный раз вышел за пределы однозначных и рациональных мотивировок действия и, соответственно, вывел свою пьесу из рамок жанра — из комедии в трагедию.

«Старый друг лучше новых двух» возвращает нас к «бедной невесте». Жених — это всё тот же бессмертный Беневоленский, но на сей раз он от брака отлынивает (у него появилась альтернатива в лице невесты «образованной и с крестьянами»), и его приходится принуждать с помощью довольно элементарной интриги. Женская половина, как в «Бедной невесте», состоит из матери и дочери, но Оленька, в отличие от Марьи Андреевны, существует в том же культурном и нравственном пространстве, что и ее потенциальный жених, и потому активно и целеустремленно за него борется, достигая в финале своих целей.


Рекомендуем почитать
Властелин «чужого»: текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского

Один из основателей русского символизма, поэт, критик, беллетрист, драматург, мыслитель Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) в полной мере может быть назван и выдающимся читателем. Высокая книжность в значительной степени инспирирует его творчество, а литературность, зависимость от «чужого слова» оказывается важнейшей чертой творческого мышления. Проявляясь в различных формах, она становится очевидной при изучении истории его текстов и их источников.В книге текстология и историко-литературный анализ представлены как взаимосвязанные стороны процесса осмысления поэтики Д.С.


Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

До сих пор творчество С. А. Есенина анализировалось по стандартной схеме: творческая лаборатория писателя, особенности авторской поэтики, поиск прототипов персонажей, первоисточники сюжетов, оригинальная текстология. В данной монографии впервые представлен совершенно новый подход: исследуется сама фигура поэта в ее жизненных и творческих проявлениях. Образ поэта рассматривается как сюжетообразующий фактор, как основоположник и «законодатель» системы персонажей. Выясняется, что Есенин оказался «культовой фигурой» и стал подвержен процессу фольклоризации, а многие его произведения послужили исходным материалом для фольклорных переделок и стилизаций.Впервые предлагается точка зрения: Есенин и его сочинения в свете антропологической теории применительно к литературоведению.


Поэзия непереводима

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Творец, субъект, женщина

В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.


Литературное произведение: Теория художественной целостности

Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.