Метастансы (сторона А) - [4]
Только сердце судьбой отблевалось,
Проглотив беззащитную смерть.
Но в полете предсмертного вальса,
Оторвавшись от скрюченных рук,
Нацарапают синие пальцы:
«В моей смерти винить Петербург».
Ворвалась зима и поля перепачкала снегом,
Всем было плевать, но зачем-то хотелось огня,
Но кто-то не спал и от скуки откашлялся небом,
Потом поперхнулся и нехотя сплюнул меня.
Я так и остался плевком, попирающим слезы.
Я жаждал любви, издеваясь над похотью слез.
Но этот подлец ещё выдумал пьяную розу
И нас обвенчал за полпачки сырых папирос.
Она умерла, а меня обозвали поэтом,
Пытались стереть, но я спрятался в тающий снег.
А глупый чудак где-то выкопал подлое лето
И, видно устав, закопался в полуденном сне.
В эту ночь в перекошенном небе
Не моргать надоевшей луне.
Я ещё на земле этой не был,
И она не заплачет по мне.
Не в её волосатой утробе
Я болтался, на волю просясь,
Я ещё своё небо не пропил,
Чтобы падать в холодную грязь
Но когда-нибудь, гордый и вольный
Я напьюсь и ударю в бега,
Чтобы в снежное русское поле
Выйти на неокрепших ногах.
Прощание с Петербургом
Ошалелый, раздавленный, преданный…
Эта слизь на брусчатке — не я ли?
Кто из вас первым мной отобедает,
Не подавится пьяной печалью?
Языкам фонарей вряд ли нужен я.
Ну, оближут да сплюнут, поморщась.
Не для них я шаманил простужено,
Взгромоздившись на лысину площади.
Не для фейсов, в трамваях приплюснутых,
Душу склеивал водкой да горлом,
Небом грустным да солнышком блюзовым
Мне б прикрыть свои песенки голые.
Я вернусь, если только забуду вас,
Я не пел здесь и паинькой не был.
Дома лягу, напьюсь и закутаюсь,
Натянув на себя ваше небо.
Утром совесть из простыни выжав
(Ты лежи и не плачь, раз пришла),
Я оставлю свой след на Париже,
Незаметно раздев догола
Свой живот с выступающей грыжей,
Недосказанной, как «I Love».
И, прищурив бельмо идиотски,
Улыбнётся с окурка верблюд.
Кто-то здесь — Беранже или Бродский
(Бреюсь я, а не мылю петлю!)
Расписался коряво и броско
Предпоследним конкретным «люблю».
С. Веселову
Выжму. Выжгу. Не к спеху она мне.
Хватит, пожил. Противна уже
Память, брошенная на камни
В пережёванном неглиже.
Вспомню изредка. Было б чем вспомнить,
В грязных пальцах обрывки держа
Наготу переполненных комнат
Изувеченного этажа
И ухмылку по-питерски зимних
Поцелуев промозглых. Скажи,
Ты когда возвращала стихи мне,
Я ловил ребятишек во ржи?
Они говорили: «Верь, брат, нам,
Ты будешь палач и бог.
Мы в люльке качали Рембрандта,
К купели носили Рембо.
Ты будешь купаться в вермуте,
Лаская блядей у ног.
Ты ж не какой-нибудь Лермонтов,
Что нас не пустил на порог.
Иначе ненужным довеском
Мы вздёрнем тебя на Парнас.
Когда-то дурак Достоевский
Смертельно обидел нас».
И слюни текли по скатерти,
В глазах расплывалась слизь.
Хотелось послать их матерно
Туда, откуда взялись.
Чтоб черными стали из красных,
Чтоб с шеи сползла голова.
«Я вам далеко не Некрасов,
чтоб временем пачкать слова.
Я вам не шарманка с музыкой —
Позолоти и крути.
Я просто беспечно русский,
Меня уже не спасти».
Связки песней подрезаны,
Не кресту — красота.
Было б дело по-трезвому,
Было б всё неспроста.
Но не спевшим — куда идти?
Конным, пешим ли? Бред
Только бешеный в памяти,
Только сдуру — поэт.
Мне к последнему празднику
Бубенцы не готовь.
Если жить угораздило,
Значит, будет любовь.
Небо к ночи потрескалось.
Не кричи — выручай.
Было б дело по-трезвому,
Было б всё невзначай.
Бог не мебель — подвинется,
Не с небес, так с креста
Скинет ножки — травиночки,
Чай, не в масть пустота.
Волки мной не побрезгуют,
Эко дело — вино.
Было б дело по-трезвому,
Было б снова смешно.
Бессонница
Полосую без удержу
По-садистски листы.
Бесполезную голову
Кием «Паркера» —
В лузу.
Скулы сводит, как в Питере
Утром мосты,
С томным скрипом,
Рождающим новые блюзы.
Кофта фата желтее, чем
Натюрморты с луной,
Вышью вместо «битлов»
Я мозаику смерти.
И останется Бог
Тёплой горькой слюной
На отправленном мной
Безымянном конверте.
Классическое
Ромашки оборвать — и в урну…
Не любит / любит. Нечет к чёту.
Быть иль не быть. Какого чёрта
Моя любовь неподцензурна?
По потолкам с разбитой лепкой
Прощеньем — тень моих объятий
(со стороны:
Поблёкшей блядью
Играет пьяный эпилептик).
Нервно-тряпичным арлекином
В меха и кнут одел Венеру.
А ты сидишь, ослабив нервы,
Полулежа.
Какой богине
Заклан ягнёнок?
Слава мёртвым!
Твой холод — трупный холод жертвы.
Опустошённые фужеры
В овале губ полуистёртых…
Vae victis! Без суфлёра — жутко.
Quo vadis! Поводырь бесплатно.
И, как слеза за вырез платья
Стечёт любовь последней шуткой.
Автореминисценция
Было б весело,
Я бы не плакал…
И какого же черта рыдать,
Если жизнь полудохлой собакой
Заползала ко мне на кровать.
Было б дело бессмысленной ночью,
Я б заснул или выпил вина,
Я бы выпелся, я бы отсрочил,
Я бы выплакал совесть до дна.
В грязной мути сигарного дыма
Я б нашёл для себя облака…
Слишком долго Мария для сына
Вожделенный тот крест берегла.
По острожью и по бездорожью,
По зелёной, как плесень, траве
Татуировал сумерки кожей,
Лишь бы в пляс не пришлось голове.
Но не мне эти груди залапать,
Чтобы брызнули кровью соски.
А ведь смерть для прикола могла бы
Пожалеть… Так ведь все не с руки.
К черту Дьявола —
Есть ли он, нет ли.
Мог бы Бога приснить для себя…
Но не мылом ли смазаны петли,
Повесть Тимура Бикбулатова «Бог-н-черт», написанная в 1999 году, может быть отнесена к практически не известному широкому читателю направлению провинциальной экзистенциальной поэтической прозы.
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
Эта книга представляет собой историко-краеведческий очерк, посвященный истории одного из отдаленных уголков Ярославской губернии, сердцу Мологского края — Веретейской волости, наполовину ушедшей на дно Рыбинского водохранилища.