Метафизика труб - [11]

Теперь ей приходилось подрабатывать в качестве служанки. Именно в этом качестве ее и наняли мои родители. Она ненавидела всех белых, обвиняя их в своем крушении. Ее утонченная красота и аристократическая худоба внушали почтение. И мои родители обращались к ней самым почтительным тоном, как к великосветской даме. Однако она не опускалась до разговоров с ними и всячески увиливала от работы. Когда моя мать просила Касиму-сан помочь ей по хозяйству, та скорбно вздыхала и смотрела на нее с укором, словно говоря: «За кого вы меня принимаете?»

А с моей нянюшкой новая гувернантка обходилась как с собакой. Она презирала Нисио-сан не только за ее низкое происхождение, она обвиняла ее в предательстве – за примирение с врагами. Всю свою работу она перекладывала на Нисио-сан, которая из врожденного инстинкта послушания не осмеливалась возражать этой благородной госпоже. К тому же эта дама по любому поводу безжалостно пилила мою добрую нянюшку:

– Почему ты так почтительно разговариваешь с этими людьми?

– Как они со мной разговаривают, так и я с ними разговариваю.

– У тебя нет ни малейшего понятия о чести. Тебе мало, что они унизили нас в тысяча девятьсот сорок пятом году?

– Это были не они.

– Какая разница! Эти люди были союзниками американцев.

– Во время войны они были еще совсем детьми, как и я.

– Ну и что? Их родители были нашими врагами. Кошка собаке не товарищ.

– Не следует говорить такое при ребенке, – кивает Нисио-сан в мою сторону.

– При этой малявке?

– Она все понимает.

– Тем лучше.

– А я люблю эту малышку.

Она говорила правду: она любила меня не меньше, чем своих десятилетних дочек-двойняшек, которых никогда не называла по имени, потому что не отличала друг от друга. Она называла их футаго, и я долгое время полагала, что так зовут одну из девочек: множественное число в японском языке обозначается не всегда четко. Как-то девочки пришли к нам в дом, и Нисио-сан издалека окликнула их: «Футаго!» Они бросились к ней одновременно, как сиамские близнецы, и только тут я поняла значение этого слова. Кто знает, может, с близнецами в Японии дело обстоит сложнее, чем в других странах.

Я очень скоро усвоила, что мой детский возраст возводит меня в особый статус. В Стране восходящего солнца ребенок с момента рождения и до детского сада – это маленький божок. И, следуя этой традиции, Нисио-сан обращалась со мной как с божеством. Мои брат, сестра и ее дочки-двойняшки уже переросли священный возраст и не заслуживали особого почитания. А я была окосама: сей почетный титул означает «Его Величество Дитя».

Когда я по утрам заглядывала на кухню, Нисио-сан не знала, как мне угодить. Она мне ни в чем не отказывала. Если мне хотелось попробовать, что она ест на завтрак, а это случалось довольно часто, она уже не притрагивалась к своей тарелке, видя, что японские блюда нравятся мне больше, чем мой детский рацион. Она терпеливо ждала, когда я удовлетворю свое любопытство и аппетит, и снова придвигала к себе тарелку, только если я великодушно оставляла ей кое-какие крохи.

Как-то в полдень, во время второго завтрака, мама заметила, как Нисио-сан ублажает мои капризы. Меня она строго отчитала, а Нисио-сан посоветовала не подчиняться моей тирании. Напрасный труд. Как только дверь за мамой закрылась, я тут же снова пристроилась к тарелке моей нянюшки. Разве можно было сравнить приготовленную для меня отварную морковку с волоконцами мяса и окономьяки (блинчики с капустой, креветками и имбирем) и рис с цукемоно (хреном, выдержанном в шафрановом маринаде)!

Каждая трапеза у меня делилась на две: сначала я вместе со всеми ела в столовой, а затем – на кухне. В столовой я едва прикасалась к подаваемым мне блюдам, оставляя место для кухонных угощений. Мне нетрудно было выбрать, с кем мне лучше: с родителями, которые обращались со мной как с другими детьми, или с моей нянюшкой, которая боготворила меня.

И я решила стать японкой.

Я и в самом деле росла японкой. В два с половиной года быть японкой в провинции Кансай – это значит жить среди неземной красоты и обожания. Быть японкой – значит наслаждаться пьянящим благоуханием сада, омытого дождем, сидеть на каменной кромке пруда и любоваться горной грядой, устремленной к небу, как и мое переполненное восторгом сердечко, и внимать тягучей песне торговца сладкими пататами, что бредет по улице перед закатом солнца.

Быть японкой в два с половиной года – значит быть любимицей Нисио-сан. Стоило мне подойти к ней, как она бросала все дела, чтобы обнять меня, приласкать и спеть песенку о котятах или цветущих вишнях.

В любую минуту она готова была рассказывать мне леденившие кровь страшные истории о разорванных на куски людях или сказки о злой колдунье, что варила суп из своих пленников. Я обожала слушать эти жуткие истории.

Она садилась, укладывала меня на колени и баюкала, как куклу. Я жаждала ласки и утешения, а потому притворялась, что у меня что-то болит: Нисио-сан охотно включалась в игру и долго жалела и утешала меня, делая вид, что верит моим мнимым бедам.

Она ласково водила пальцем по моему лицу, восхваляя необыкновенную, как она говорила, красоту своей воспитанницы: она восторгалась моими губами, лбом, щеками, глазами и уверяла, что никогда еще не видела такой прелестной богини. Моя нянюшка была сама доброта.