Месяц в Артеке - [7]

— Все к лучшему, если мои сомнения не оправдались, — вместо ответа сухо заметила подруга. — Честно говоря, не думала, что Ритка окажется находкой для искусства. А с ним сработаться легко. Ему филонить не придется. Я убедилась, он кое-что умеет.

— Это ты про лауреата?

— При чем тут лауреат? — буркнула Ольга. — Это я про Марк-Антоныча.

— Восемь плакатов… он ахнул: — У Рушевой феноменальная продуктивность. С ним будет нетрудно и нескучно. Он твой земляк, москвич, и кинолектор, читает о Софи Лорен, Феллини, живет возле Третьяковской. А здесь нанимает комнату в Гурзуфе, с женой и дочкою. Откуда ты узнала?

— Об этом все тут знают, — небрежно обронила Ольга. — Я еще узнала, что на слете гостят ваши московские танцоры, ансамбль «Школьные годы». Вот где мальчишки сплошь чокнуты на танцах. И, безусловно, на искусстве…

Вера Инбер ошиблась, город будущего был уже построен. В нем росло множество роз у стеклянных стен, он имел имя такое же звонкое и влекущее, как и порты Грина: Артек. По его земле прошли пионерами Пушкин и Надежда Константиновна, на ней ждали приезда первого космонавта. Но главное, здесь любой взрослый был способен сказать, как и Марк Антонович: «Ну, дети мои!», и всегда это звучало обращением на равных. Здесь учились плавать и мастерить модели, убирать виноградники и сажать акацию. Это была земля детей, и на ней не проступало жирных пятен жадности, зависти, чванства, вероломства, суесловия, жестокости. Разве только отзвуки…

Тринадцатилетний подросток, как говорили — одна кожа да кости, — прилетел гостем из Южной Африки, ему помог «Красный Крест». Негритенок стал бы черным, если б даже родился белым: гнулся на пекле по двенадцать часов в сутки, помогая грузчикам в порту. Ребята заметили, что Руди не доедает ужины, прячет в жестянках завтраки, остатки краковской и сыра. — Зачем ты это делаешь? — спросили у Руди и едва добились ответа:

— У меня четверо детей, я повезу им вкусное…

Детьми Руди называл братишек и сестренок; они никогда не ели краковской и сыра. Негритенка с трудом уверили, что отряд соберет ему к отъезду все свои сухие пайки, все последние обеды, ужины и завтраки, все до крошки. Это случилось в первые дни слета в «Морском» — и услышалось в «Прибрежном». Как нарисовать Руди? У брошенных банок и жестянок? Как нарисовать его в тот момент, когда пионеры твердят ему о пайках к отъезду, как передать в его глазенках переходы от забитости к открытости, от испуга к благодарности, от неверия к доверию? Серовская задачка: стайка воробьев испуганно вспорхнула с места, треща массой крылышек. Фр-р-р!!! Попробуй, улови и передай мельтешенье взлета. Его не осилил и Серов! Тема для мультфильма?..

>Девочка и олень.

Стадион располагался на плато, отсюда открывалось полмира, пол-Артека. За широкой впадиной у подножья Аю-Дага поднимались корпуса «Горного»; там делились опытом ее москвичи: Иришка, Раф и Даня. Правее, у самого берега, среди пальм, тянулись цепочкою коттеджи «Морского» лагеря; там набирал силенок Руди. Их любимый «Прибрежный» начинался рядом, за шоссе. Всюду готовились к открытию слета, отряд возвращался со стадиона, после строевой проходки. Разговор по дороге сосредоточился на Вовке. Лауреат, помимо пленок и проявителей, любил еще растения и собирал гербарий. Это выяснилось утром, когда Вовка фотографировал Ольгу на фоне зарослей, качавших шикарными султанами. — Интересное чудо-юдо, откуда только родом? — обронила Ольга, и Вовка мигом отозвался: — Пампасная трава! — стал распространяться о различных аспарагусах и, язык сломаешь, об араукариях.

— Вовуля, ты будешь фотографом-ботаником? — потупляя глаза, спросила Ольга так воркующе-ласково, что Вовка раскалился до рыжего вихра. По дороге со стадиона подруга сообщила последние известия:

— Мальчишки нарекли этого Вовика Психом, и сегодня он уже на это прозвище откликнулся.

— Гадость, — она перебила Ольгу и мучительно поморщилась. — Откуда эта гадость?

— На первой линейке, — ты до нас еще не доехала, — он стоял перед Риткой и крутился, как обсыпанный клопами. Ритка не вытерпела, а имени еще не знала, и брякнула: «Псих, стань позади меня и крутись отдельно!» А сегодня слышит, ребята ему советуют: «Псих, стань позади и снимай отдельно!..» Представляешь?

— Отвратительно, — покривилась она вновь, — ужасное прозвище, да еще в Артеке.

— Здесь же одни школьники, — нашла Ольга оправдание. — А в школе даже у отличников имеются дразнилки. Например… В прошлом году я привыкла фыркать в разговоре. И сразу один остряк нашелся: «Ты Ольга Фырш!» Понимаешь? Не Ольга Форш, а Ольга Фырш. Я едва нерехнулась, даже на Ольгу дня три не отзывалась. Дразнилки — это вроде критики.

— Вот видишь, испытала на себе, — откликнулась она Ольге и хотела добавить: «То Фырш, а то Псих, — большая разница», — но докончить не успела. Частый топот угрожающе набегал из-за спины, какой-то шальной тип пронесся подгору. Второй бегун, догонявший первого, сильно пнул ее с разбега. Она грохнулась на камни, разбила коленку и крикнула вдогонку: — Балда! — неизвестно кому, в пустой след.

С места поблизости сорвался кто-то третий и кинулся за убегавшими. Его пытались удержать — Олег, ты куда?! — напрасно. Все трое бегунов исчезли…