Месяц в Артеке - [2]
I
Деньги в семье Рушевых не водились. Совсем не потому, что родители Нади хозяйничали плохо. Наоборот, каждая копейка была «соленой» и на счету. Экономили на всем: двести пятьдесят эр на троих, совсем не густо. При переезде из шаболовской коммуналки в Царицыно — отдельная квартира! — все сбережения потратили на мебель. Тумбочки по двадцать два, книжные полки по четырнадцать, про гарнитур и говорить страшно. О летнем отдыхе в Судаке или Сухуми перестали и мечтать. О даче — тоже. О деревне — тоже. Каникулы предстояло провести чинно и мирно у себя на пятом этаже.
И все же первое царицынское лето в том памятном 1966 году оказалось, как у Федина, — необыкновенным. Парк возле казаковских руин (руины времен Екатерины!) был еще не исхожен, купанье оказалось под рукой, Коломенское — рядом, со всем его соборным великолепием; грибные дали приблизились. Можно было рисовать сколько хочешь, при том же — на балконе! Чудо! Само собой, приходилось помогать и маме. Да, в первое царицынское лето дома скучать не приходилось.
Но вот пронесся год, и почти все переменилось. Окружающий район, москворецкие пустыри и рушевский «персональный» бугор на них были освоены. Рассыпался песочным домиком восьмой «а», к которому за первый учебный год она едва-едва привыкла. Многие одноклассники пошли в училища, перевелись в другие школы. Новые строения заслонили чудесный вид из окон и с балкона, парковые дали. Изменилось многое, и только денег не хватало, как и прежде. В середине июня ученица четыреста семидесятой московской школы Надежда Рушева отправила на далекий Серпуховский вал своей давней шаболовской подружке Федоровой грустноватое письмо:
«Дорогая Зоечка! Экзамены я сдала! Алгебра — пять, геометрия — четыре, русский — четыре, литература — четыре. Напиши, какие ты получила оценки. Итоговые у меня все четверки.
Летом буду сидеть в Москве, как и в прошлом году. А ты куда-нибудь поедешь? Целую. Надя».
Думалось-подумалось: вот бы снова напечатали ее рисунки в каком-нибудь журнале! Хотелось, чтоб журнал был «взрослый», а не детский, — платили только «взрослые». Можно было бы поехать хотя бы в знакомую деревню Шкинь. Но папа уже давно и решительно перестал возить ее рисунки и в «Модели сезона», и в «Журнал мод», ему наставники сказали, что это все не творчество. И у самого папы подработки нигде не ожидалось.
О журналах повздыхалось и тут же позабылось: стала перечитывать Толстого, запоем рисовала, всех более Ростовых, бегала в магазины с думой о любимице Наташе, о Пьере… И вдруг…
И вдруг все перевернулось, но не так, как в романе, где война заслонила все счастливое, а как в сказке, где в трудный час появляются добрые волшебники, эльф и фея. Прошло всего девять дней, и она села за новое послание, черкала, торопясь, розовея от счастья и волнения:
«Дорогая Зоечка! У меня новость: ЦК ВЛКСМ посылает меня в Артек!..»
Ее нежданно и срочно вызвали в городской комитет комсомола, там собирали отъезжающих. Пятнадцатого июля в Крыму должен был открыться третий Всесоюзный слет пионеров! Посвященный полувековому юбилею Октября! И ее направляли туда делегатом от столичной пионерии!
Общий сбор в горкоме — и домашние сборы в путь, к Черному морю…
В ее жизни полтора года назад случилась такая же чудесная дальняя дорога. Только исполнилось четырнадцать лет, как ее направили с персональной выставкой в Варшаву, от общества советско-польской дружбы. Но тогда в поездку за рубеж отправлялось всего шесть ребят, и рядом с нею была опытная спутница, Ирочка Баранова.
А что обнаружилось на Курском? На вокзале скучились сорок делегатов! Ее окружили заводилы, активисты, вожаки дружин, отрядов, начальники штабов. Нетрудно было понять, что все они по общим сборам и походам давно друг друга знают. А она оказалась дочкой-одиночкой. Поневоле отдалилась, нахохлилась и приумолкла. Альбинос, белая ворона. Пришлось пережить неловкие минуты. Пухлый живчик с невиданным значком на форменке вздумал пообщаться, медленно приблизился и коротко спросил: — Из какого штаба?
— Я не из штаба, — призналась она сдавленно.
— Председатель отряда? — не унимался пухлячок, и голос у него возвысился до командирской ноты.
Она повертела головой, отвергла председателя. — Звеньевая? — продолжал осведомляться допросчик, теперь уже сочувственно.
— Не звеньевая, рядовая, — отрезала она в сердцах. — Просто делегат.
— А, собаковод, — неизвестно почему решил дотошный мальчишка. — Ну, давай! — милостиво разрешил он неизвестно что и удалился.
В вагоне стало легче. Людмила Ивановна, ответственная за доставку делегации, обратила внимание на ее сиротство (близкий человек, она и прежде встречала Людмилу Ивановну во Дворце на Ленинских горах: старший методист или инструктор…).
— Надя, ты чего тут жмешься в проходе казанской сиротой? Останешься без места. А ну, шагай за мной!
Людмила Ивановна увела ее из коридора, устроила к девчонкам.
…Ей везло на дорожных Ирин. В купе выделялась Макарова Ирина! Несомненный лидер. В дверях то и дело раздавалось: «Иришка, послушай!..» или: «Где Макарова?» Из-за малого росточка точеный носик и очки у Иришки оставались постоянно вздернутыми. Еще и не отъехали, а в их девичнике перебывал, наверное, весь делегатский цвет.
