Месяц в Артеке - [12]

— Иногда отряд поет ее, когда идет в столовую…

— Когда идет в столовую!? — ужаснулась тетенька. — Извините, но это недомыслие! — все взорвалось в ее голосе.

Пошло-поехало: соль недомыслия — в селедке! Каждый, кто такое услышит, решит, что ребят в Артеке питают исключительно селедкой. Что это становится проблемой! С другой стороны, что же, если не дадут с утра селедку, то дети не смогут отправиться в походы, так, что ли? Какой же это юмор? Марк Антонович смотрел на тетеньку с великим изумлением и несколько опасливо: что еще последует?

— Нелли Васильевна, — оглянувшись на террасу, предложил он, — может быть, мы пройдем к Васильеву?

— Да, да, — спохватилась правильная тетенька, — я должна поговорить с вашим руководством. В лучшей газете — песня про селедку!

Ольга вдруг осела.

Нелли Васильевна и Марк Антонович удалились, и с террасы понеслась разноголосица, началось обсуждение «че-пе». Она отвела Ольгу к «Незабудке». Подруга больно сжала ей руку и словно помертвела. Ольге стало дурно? Она шла, то и дело оглядывая подругу: не лучше ли? Нет, Ольга к ее оглядкам относилась безучастно; с трудом разговорилась:

— Одного не понимаю: эта ревизорша действительно начальство или шишка на ровном месте? Если проверяльщица, то такая, какой подай недостатки. Вынь да положь медведя… если туфты нет, надо ее придумать. Ну, что, скажи, какое недомыслие допустили мы в селедке?

На Ольгу повлияло происшествие! Она успокоила ее: тетенька никакое не начальство, явилась в одиночку. Скорее, действительно гостья, пригласили на открытие. Возможно, журналистка, вот и захотела показать себя в родной стихии. Мысли для успокоения находились веские. Между тем смятение Ольги прорывалось все отчаяннее:

— Ты пойми, это я виновата во всем, только я, и никто больше! Ведь это же я упросила, чтобы проклятую «Соль» напечатали в газете! Как нарочно! И строчка про селедку — это моя строчка!

Что было, то было, настояла Ольга. Смягчающих обстоятельств тут не находилось. И строчку про селедку сочинила тоже она, спорить было бесполезно. Оставалось твердить одно:

— Если бы не ты, предложили бы другие, Алик, Анечка или Лёсик, она же декламатор. Все об этом говорили.

— Ах, молчи, молчи, — стонала Ольга, притискивая ладонь к губам, словно бы у нее разболелась челюсть. — Тебе хорошо, про тебя сказали: «Оформление отличное!» А я? Боже мой, ну почему я не художница, зачем нужна была мне эта песня? Дура, дура! И при чем тут «предложили бы другие»? Я упросила, понимаешь, упросила я одна!

Время близилось к ужину, дорога вела к Дворцу пионеров, потянулись отдаленные аллеи, никто им не встречался. Они тащились и в полный голос без конца повторяли сказанное на все лады, разговор топтался на одном и том же месте.

— Я настояла, — сказала вдруг Ольга своим обыкновенным голосом. Она посмотрела спокойно и решительно. — Я настояла, и он согласился, я его подвела на всю катушку, и в этом все дело.

— Ты про что? — спросила она Ольгу, а хотела спросить: «Ты про кого?» Сердце у нее самой замерло, краешком сердца она вмиг прикоснулась к той тайне, какую хранила Ольга.

— Ты глупишь на самом деле или только придуриваешься? — вспыхнула Ольга в новом приступе отчаяния. — Ты на самом деле ничего не замечала? Да ведь я же влюблена в него, понимаешь, я влюбилась в него по уши с первого взгляда, с первой же линейки, тебя еще тут не было в помине.

И вот… Я подвела его, подсекла под корень, ты же слышала, эта змея увела его к начальству. Если Марика снимут с работы, если он меня обвинит, я исчезну из Артека.

— Олечка, — пролепетала она, не представляя, что нужно говорить, и думать, и придумать, — Олечка, ты же мне сама сказала, что он женат, что у него здесь дочка… Ты же про него все знала…

— Боже мой, — поразилась Ольга, всплеснув руками, — да пойми же ты, пойми: я сперва влюбилась, а потом уже узнала! Для меня он остается Мариком! Шоколадкою!..

V

Маленькая почта в поселке наверняка не принимала давно такие вороха писем, какие отослал Артек сразу после торжества открытия. Мешков двадцать! Домой писали даже те, кто еще ни разу после приезда не брал пера в руки. Впечатления сами просились на бумагу.

В тот день их звено дежурило по корпусу, и они вскочили с постелей до горна. Ольга еще не оправилась после вчерашнего признания, веник и тряпка были ей особенно полезны.

Никто не замечал выразительных оттенков под глазами.

У подруги, отставили прочь и вчерашнее «че-пе» с «Парусом». Всюду слышалось одно: Гагарин! Юрий Алексеевич! (У Ритки даже: «Юрочка»). Гагарин хочет пополнить во Дворце пионеров космическую выставку! Гагарин предложил превратить ее в постоянный музей! Он обещал свою помощь, и теперь Артек получит аппараты для подготовки юных космонавтов! В полном смысле пионерские, — те самые, на каких тренировался сам Юрий Алексеевич!

Мелькала и девичья болтовня. Лёська утверждала, что, спускаясь на парашюте, Гагарин распевал на всю вселенную «Ландыши».

— Это факт, — не сомневалась Лёська: — Так весело: «Ландыши, ландыши!!!»

— Не знаю, — усомнилась Кнопочка. — У нас про «Ландыши» тогда ничего не слышали…

Малышка Аня стала в то утро заметною фигурою, — она жила где-то под Саратовом, была к мировому событию «приближенной». Кнопочка продолжила авторитетно: