Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба - [29]
«Что хмуришься? – я спрашиваю солнце. –
Зачем твой лик, прекрасно-неземной,
Туманною подернут пеленой?»
«Ах, я не хмурюсь, – солнце отвечает, –
Но свет другой мне очи застилает.
Он ярче моего, он нестерпим для глаз…»
«Но как зовут его?» –
«Принц славный, Фортинбрас»!
(Склоняется в глубоком поклоне).
Фортинбрас (подавлен): Бог мой. (Трувориусу, негромко). Если я не покраснею сейчас, то, наверное, не покраснею уже никогда. Скажи ему что-нибудь.
Трувориус (Поэту): Их высочество довольны.
Поэт: Другой награды мне не надо.
Трувориус: Другой, милый, тебе никто пока и не предлагает. Но если ты хочешь, чтобы удовольствие их высочества было еще большим, то тебе стоит поторопиться, чтобы выполнить свое обещание… Знаешь, о чем я говорю?
Поэт: О, милорд…
Трувориус: Помнишь ход событий?
Поэт: Они у меня в сердце, милорд. Как и у каждого добропорядочного подданного его высочества.
Трувориус (Фортинбрасу): Вот видите. (Поэту). Ну, в двух словах.
Поэт: Сюжет пьесы, ваше высочество, прост, но поражает своим величием, ибо он заимствован у самой правды… Узнав о готовящемся покушении на короля, принц спешит с войском, чтобы предотвратить несчастье, но в силу злых козней предателей, не успевает осуществить свое благородное намеренье, совершая, однако, по ходу действия пьесы несколько подвигов, каждый из которых мог бы покрыть его неувядаемой славой. Заговорщики уже было празднуют победу, однако преждевременно, – их ждет заслуженная кара, ибо венценосная рука не знает пощады.
Фортинбрас (перебивая, с изумлением): Как, как?.. Какая?
Поэт (с поклоном): Венценосная, ваше высочество.
Фортинбрас: Продолжай.
Поэт: Далее следует апофеоз, ваше высочество… Дания спасена, преступление наказано, народ ликует. (Кланяется).
Фортинбрас (Трувориусу, негромко): Если ты никогда не видел венценосную руку, не знающую пощады, то вот она. (Показывает правую руку). А вот еще одна. (Показывает левую руку).
Трувориус (негромко): Все это от чистого сердца, мой принц. (Поэту). Так когда же, друг мой, мы сможем насладиться этим апофеозом?
Поэт: Достаточно и пяти дней, милорд. Но если вы пожелаете, то я удвою рвенье.
Трувориус: Лучше, если ты его утроишь. У актеров уже чешутся языки.
Поэт (восторженно): Я приступаю немедленно, милорд. Сейчас же.
Фортинбрас (негромко): Но только не здесь, ради Бога.
Трувориус: Его высочество на тебя надеется. Прощай и помни об этом.
Поэт (кланяясь): Прощайте, ваше высочество. (Отступая к двери, с чувством). Мой принц!.. Мой дорогой принц!.. Ах, мое бедное сердце! Оно разрывается на части от того, что увидав, по милости небес, солнце, я вновь должен оказаться во мраке!
Фортинбрас (Трувориусу): Гляди-ка, а я уже не краснею. (Поэту). Прощай, любезный.
Поэт (согнувшись в поклоне и пятясь к двери): Уношу ваш образ. (Исчезает).
Фортинбрас (вдогонку, негромко): Нет, лучше свой. (Трувориусу). Мне кажется, что ты мог бы потратить мое время с большей пользой.
Трувориус: Набравшись дерзости, готов поспорить и убедить вас в обратном.
Фортинбрас: Убеди кого-нибудь другого. Мое светило утомилось светить и хочет спать.
Трувориус: Могу ли я тогда попросить напоследок ваше высочество о небольшом одолжении?
Фортинбрас: Если под словом «небольшой» мы понимаем одно и то же, то сделай милость.
Трувориус: Сущий пустяк… Сейчас я позову сюда одну строптивую особу. Мелкая сошка, но может оказаться, что ей известно кое-что важное, потому что ей приходилось бывать в обществе заговорщиков. Так вот не могли бы вы, когда она войдет, сделать вид, что вы сердитесь, и, изобразив на лице гнев, строго посмотреть на нее, и со словами: «Я так и думал», или: «Ну, так и есть», или: «Так вот мы какие», выйти, громко хлопнув дверью?
Фортинбрас: Но для чего?
Трувориус: Для пользы дела, мой принц. Стоит ей увидеть себя в такой близости от будущего короля, да еще разгневанного, как ее решимость будет сломлена, упорство преодолено, и язык сам расскажет, все, что нас интересует.
Фортинбрас: Опять обман?
Трувориус: Скорее, маневр.
Фортинбрас: Но с примесью обмана.
Трувориус: Во всяком случае, ничуть не более того, который требуется от нас, когда мы устраиваем противнику засаду или случайной обмолвкой заставляем его поверить в наше могущество… Это называется военная хитрость, мой принц.
Фортинбрас: Военная?.. Ну, что ж, тогда зови.
Трувориус: Благодарю. (Звонит в колокольчик).
Появляется Слуга.
(Слуге). Веди-ка сюда нашу красавицу.
Слугаисчезает.
(Принцу). Держитесь строже.
Фортинбрас: Кто-кто, а актер из меня неважный.
Трувориус: Пустые страхи. За вас сыграет ваше имя.
Входит Маргрет. При виде принца она склоняется в поклоне и так замирает.
Фортинбрас (неуверенно): Ага… (Подходя и стараясь сделать строгое лицо). Так-так… Я так и думал… Ну и ну… (Трувориусу). Черт знает что! (Быстро уходит, хлопнув дверью).
Трувориус (не без печали): Что, видели?.. Я вас предупреждал. Принц разгневан.
Маргрет: Но я не знаю за собой никакой вины, ваша светлость.
Трувориус: Как?.. Даже той, которая проникла к нам в кровь и плоть, благодаря падению наших прародителей?.. Ай-яй-яй. Это опрометчивое заявление, сударыня. Оно в вас обличает гордость и упрямство. (
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Современная отечественная драматургия предстает особой формой «новой искренности», говорением-внутри-себя-и-только-о-себе; любая метафора оборачивается здесь внутрь, но не вовне субъекта. При всех удачах этого направления, оно очень ограничено. Редчайшее исключение на этом фоне – пьесы Константина Поповского, насыщенные интеллектуальной рефлексией, отсылающие к культурной памяти, построенные на парадоксе и притче, связанные с центральными архетипами мирового наследия". Данила Давыдов, литературовед, редактор, литературный критик.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".