Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба - [10]
Они хотели прорваться, но всюду мы отбрасывали их назад, и все это почти без криков, слышны были только удары железа о железо, да ржание лошадей, да время от времени редкий пушечный выстрел, после которого ядро шлепалось в воду, да еще плеск воды под лошадиными копытами. Говорю тебе, они дрались, как черти, а когда убедились, что им отсюда уже не выбраться, то повернули коней прямо в болото, да так и пошли, увязая все глубже и глубже, так что мы сначала даже не поняли, что они хотят. Ну, а когда догадались, то все что нам оставалось, так это только отсалютовать им, как героям. Жаль, что они об этом так и не узнали, потому что ни один из них даже не соизволил повернуть в нашу сторону голову… Чертовы гордецы. (Резко). Ты что-то хотел сказать?
Трувориус (поспешно): Нет, нет… Что тут скажешь.
Фортинбрас: Вот именно. Эта вещь из тех, которые заслуживают, чтобы о них помалкивали…
Фортинбрасмолчит, задумавшись. Пауза.
Трувориус (осторожно): Принц…
Фортинбрас (перебивая, почти сердито): Скажи-ка лучше вот что: где Егоза? Где Кронбах? Где старый Орджичь? Куда все запропастились?
Трувориус: Все при войсках, мой принц.
Фортинбрас: Зови их всех сюда.
Трувориус: Слушаюсь, принц.
Фортинбрас: И распорядись, чтобы принесли побольше вина. Побольше вина и побольше света. Тут темно.
Трувориус (осторожно): Но… ваше высочество…
Фортинбрас (нетерпеливо): Да, знаю, не волнуйся, знаю… Ничего. Мы сядем тихо, так чтобы никого не смутить в этот день печали. Закроем двери, занавесим окна… Прошу тебя, поторопись.
Трувориус: Считайте, что я уже вернулся. (Исчезает).
Фортинбрас (негромко, поднимаясь из-за стола): Уж эти-то не станут шептаться и перемигиваться за моей спиной. Не станут ни льстить, ни притворяться, ни лгать, глядя прямо в глаза… (Резко повернувшись). Кто здесь? (Осторожно пятясь, снимает со стены шпагу и какое-то время стоит, прислушиваясь). Должно быть, крыса… Крыса. (Кладет шпагу на стол и наливает себе вина). Ну же, бедный Гамлет… (В пустоту). За тебя. (Пьет).
3.
Небольшая площадь позади храма, где происходит отпевание убитых. Узкая и кривая улочка, зажатая между храмом и соседним домом, ведет к соборной площади. Оттуда слышится приглушенный гул многотысячной толпы, свист, крики. Несколько нищих стоят под двумя высокими зарешеченными окнами храма. Среди них – Калека, опирающийся на костыли. Еще двое, забравшись по стене, повисли на оконной решетке, заглядывая внутрь храма.
Калека (своему товарищу, забравшемуся на окно): Ну, что, видать что-нибудь?
Первый нищий: А как же. И очень хорошо.
Калека: Ну? Что там?
Первый нищий: Дай денежку, тогда скажу.
Калека: Побойся Бога! Откуда у меня денежка?
Первый нищий: Ну, как знаешь.
Калека: Ладно. Вот, возьми. Подавись. (Протягивает монетку).
Первый нищий: А говоришь – нету. (Забрав монетку, смотрит в окно).
Калека (нетерпеливо): Ну, что там?
Первый нищий: Угадай.
Калека: Ты меня знаешь, Осетр. Если я до тебя доберусь, ты позабудешь, как звали твою собственную мать.
Первый нищий: Ну, тут и забывать нечего, потому что я этого и так никогда не знал… Ну, ладно, ладно. Успокойся… Покойники лежат все в цветах, и у каждого в руке по горящей свечке. Бьюсь об заклад, что ты в жизни не видел столько вшей, сколько здесь цветов!
Второй нищий (повиснув на решетке второго окна): Что верно, то верно. Цветов здесь, как в раю.
Первый нищий: А знамен-то! Матерь Божья! И все расшиты золотом. Хватило бы на то, чтобы нашить подштанников для половины города!
Калека: А лица? Ты их видишь? Как они смотрятся?
Первый нищий: Должен тебя огорчить. Как и у всех покойников. Глуповато-глубокомысленно.
Калека: Бледные?
Первый нищий: Словно зимнее утро.
Калека: А принц?
Первый нищий: Не шелохнется. Лежит, как убитый.
Все нищие хихикают.
Третий нищий: Я знал его. Как-то он мне подал целый фартинг. Давно это было. Еще жив был старый Гамлет. Добрый был человек.
Калека (недоверчиво): Целый фартинг? Ты брешешь, как всегда.
Четвертый нищий: Наверное, он надеялся въехать на этом фартинге прямо в Рай. Странная, надо сказать, надежда для того, кто убил собственную мать.
Третий нищий: Не бреши. Принц никого не убивал. Всех кончил Лаэрт.
Четвертый нищий: Не говорил бы ты того, чего не знаешь.
Третий нищий: Говорю вам, Лаэрт. Мой кум женат на дочери аптекаря, а у той есть сводная сестра, которая приходится троюродной теткой одному конюху, чей дядя чинит обувь у дворцовой охраны. А уж он-то, наверное, знает, как было дело!
Калека: Я думаю, что все гораздо хуже. (Понизив голос). Ни Гамлет, ни Лаэрт.
Третий нищий: А кто ж тогда?
Калека: Что вы на меня уставились?.. Сами знаете. Тот, кому это на руку.
Третий нищий: Ты что хочешь сказать?.. (Смолкает).
Калека: Молчи, дурак!
Третий нищий: Пожалуй, оно и впрямь лучше будет помолчать, чем потом ходить без языка…
Второй нищий (припав к решетке): Гляди, гляди!..
Калека: Что там?
Первый нищий: Зашевелились.
Калека: Покойники?
Четвертый нищий: Господи, помилуй!
Первый нищий: Да, нет. Пришел караул.
Калека: Ну? Ну?
Первый нищий: Окружили покойников так, словно боятся, чтобы те не сбежали.
Калека: Не сбегут, я думаю.
Первый нищий: А я так почти в этом уверен.
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Современная отечественная драматургия предстает особой формой «новой искренности», говорением-внутри-себя-и-только-о-себе; любая метафора оборачивается здесь внутрь, но не вовне субъекта. При всех удачах этого направления, оно очень ограничено. Редчайшее исключение на этом фоне – пьесы Константина Поповского, насыщенные интеллектуальной рефлексией, отсылающие к культурной памяти, построенные на парадоксе и притче, связанные с центральными архетипами мирового наследия". Данила Давыдов, литературовед, редактор, литературный критик.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".