Место встречи - [14]

Но уже через квартал от этого скрываемого ими оживления не осталось и следа: лица людей на тротуарах были мучительно-суровы, многие женщины, не говоря уже о мужчинах, были в военной форме, и у многих вспыхивали у лучах солнца и гасли, когда находило облако, ордена и медали. На углу Флотской улицы и дальше, вплоть до Петровской пристани, люди стояли тесными шпалерами, и эти шпалеры как бы послушно расступались, освобождая место инвалидам на костылях или на тележках.

— Братцы! — крикнул один из них, поднимая костыль, как жезл. — Киньте горсть земли за меня. Скажите, мол, комендор Сивый кланяется.

Паленов увидел, что комендор Сивый плачет, и тогда кто-то из юнг сказал:

— Сделаем…

— Спасибо, братцы.

И капитан-лейтенант Кожухов, чтивший строй, как святыню, и шпынявший юнг за любое малейшее прегрешение, сделал вид, что ничего не заметил, и они шли дальше, сопровождаемые внимательными взглядами, которые как бы оценивали их и сравнивали с теми, которых давно уже не было и которых сегодня должны были пронести по этой же улице к вечному порогу.

В Петровском парке, среди столетних дубов и лип под сотнями матросских ног шуршал палый лист, и весь воздух, казалось, тоже был сухим и ломким, и, по мере того как его раздвигали, он легонько потрескивал, недвижные деревья время от времени вздрагивали, и тогда от их ветвей отлетали золотые и багряные листья и, кружась, неслышно скользили и падали наземь. К памятнику Петру Великому, устремившему свой взгляд в просторы Балтики, сходились команды с линкора «Октябрьская революция», с крейсеров «Киров» и «Адмирал Макаров», с катерных тральщиков, с лидера «Ленинград» — Паленов это читал на ленточках, — выстраивались в каре, посреди которого на дощатый помост, обитый кумачом, составили в ряд оцинкованные ящики, где покоились останки моряков с «Петропавловска», которым теперь надлежало лечь в братскую могилу. Слышались легкие всплески волн возле причала, перемежаемые приглушенными командами. Паленов мельком, украдкой глянул направо и налево от себя, увидел побледневшие, обострившиеся лица и у Симакова с Багдериным, и у Жигалина с Катруком, и сам тоже подобрался весь и уже больше ни на что не отвлекался, слушая скорбную мелодию оркестра.

К помосту мелкими шажками прошла женщина в черном, поднялась к гробам. Ее сопровождал простоволосый моряк, и это было так же необычно, как, скажем, видеть в церкви человека в шапке. Приглядевшись, Паленов узнал в нем каперанга Пастухова, но минута была печальная, и Паленов никого ни о чем не спросил. Женщина несла охапку мохнатых цветов и, припадая к каждому гробу, клала в ноги, вернее, туда, где должно было покоиться ногам, по три цветка. Когда она обнесла все гробы, букет растаял, и каперанг Пастухов осторожно и настойчиво отвел женщину в сторону.

Мимо юнг прошел тучный адмирал с массивным загривком, обросшим седым волосом, пронесли корабельное знамя с «Петропавловска», офицеры, а вслед за ними и юнги, сняли фуражки и бескозырки, и адмирал удивительно молодым, не вяжущимся со всем его обликом голосом сказал:

— Мы ушли от войны, а она догоняет нас, и память о павших в боях за честь, свободу и независимость Родины становится нетленной. Их нет с нами, но они есть и пребудут, пока реет на мачтах и флагштоках флаг нашей Отчизны. Прощайте, товарищи.

На линкоре ударили склянки, их тотчас начали бить и на других кораблях, дрогнули и упали до половины штоков гюйсы и флаги, оркестр заиграл траурный марш, гробы с останками моряков поставили на лафеты, и процессия тронулась: свернула налево, прошла сквозь крепостные ворота, миновала заброшенное немецко-еврейское кладбище и оказалась в чистом поле. Паленов поразился тому, что крепость занимала не весь остров Котлин, как ему раньше казалось, и что сам остров вовсе не был крепостью, на нем даже мирно паслись лошади, только слева и справа синел залив, унизанный шипами угрюмых фортов, да еще по всему рейду стояли на бочках корабли, впаянные по грудь в недвижные воды.

Оркестр смолк, и вдруг Паленов услышал знакомый, такой родной легкий перезвон, который ниспадал на них с неба. Он поднял голову и увидел журавлей. Они плыли двумя неровными клиньями, забираясь все выше и выше в зенит, теряясь там из виду, и, когда они исчезли совсем, на смену появились другие клинья. Так и летели они, словно ограждая процессию в поднебесье.

На западной оконечности острова синела корабельная роща, посаженная, как сказал Симаков, по распоряжению Петра Великого, и спустя почти час процессия вступила под ее сень и скоро очутилась среди могил Морского кладбища.

Кто-то опять говорил речь, но Паленов уже ничего не слышал, потихоньку вышел из строя, который, на его счастье, здесь, на кладбище, сломался, побрел окольными тропинками, и, немного тревожась, что его накажут за самовольство, но остановиться не мог и все брел так и брел и неожиданно остолбенел. Сосны расступились, у их красно-медных ног застыли волнами дюны, а за дюнами до самого неба и даже дальше лежали серо-голубые воды, и среди этих вод волшебно-празднично белел Шепелев маяк.

Паленов невольно подался вперед, и ему подумалось, что стоит только подуть тишайшему ветерку, к он полетит, но ветра не было, а в небесах все плыли и плыли журавли, и стеклянный их перезвон торжественно и печально парил над вечными водами.