Место полного исчезновения: Эндекит - [46]

— Вопрос, конечно, интересный! — усмехнулся Дарзиньш. — Честно тебе скажу, сам попросил: климат там для меня был уже невыносимым. А здесь лес, река, климат резко континентальный, без промозглой сырости океана Ледовитого. Зона, конечно, распущена до безобразия. Никакого порядка. «Черная» зона!

— В каком смысле? — не понял Игорь.

— В самом прямом: тон задают здесь уголовники, воры в законе, а не администрация, — сказал Дарзиньш. — Я уже стал наводить порядок, уволил всех заместителей прежнего начальника лагеря, подбираю команду под себя, но до порядка далеко, нужно еще работать и работать. Я уже придумал, чем занять тебя: ты будешь наводить порядок в бумагах, которые здесь скопились со времен двух предыдущих «хозяев». Бардак полнейший, все раздроблено, все разбросано. Тебе хватит работы до конца срока, в случае если ты не подойдешь.

— Куда я должен подойти? — полюбопытствовал Игорь.

— Это не я решаю! — отрезал Дарзиньш. — Уголовники уже пытаются противодействовать мне. Ты ни слова о наших взаимоотношениях не должен вымолвить. Скажешь им, что я тебя приставил шнырем в пару с Котовым.

— А кто это? — не понял опять Игорь.

— Здешний шнырь, дежурный, если по-русски! — пояснил Дарзиньш. — Экзотичный тип. У тебя будет время познакомиться с ним… — он задумался, потом начал рассказывать о себе с того места, на котором остановился: — Бесконтрольность развращает любого. Будь ты святым, но если получаешь бесконтрольную власть над людьми, то рано или поздно, но, скорее, рано, ты станешь деспотом и сумасбродом. Сейчас я только политик, стараюсь приспособиться к существующим порядкам, поскольку полной власти пока нет. Но как только она появится, вести себя я буду по-другому.

— Разве может быть больше власти? — удивился Игорь.

— Власть над телами не так тешит самолюбие, как власть над душами! — честно признался Дарзиньш. — Тело отдают во власть вынужденно, по приговору. А вот души вручают уже добровольно, с полной самоотдачей. Вот это власть — Бога!

— А добром заключенных нельзя перевоспитывать? — спросил Игорь.

Он уже не раз и не два задумывался над этой проблемой в тюрьме, где так же царствовал культ грубой неприкрытой силы. Эта сила ломала слабых, превращала их в подобие человека, который уже даже на воле не мог распрямиться, и закаляла сильных, превращая волчат в матерых волков, беспощадных и злобных, готовых рвать и резать, а случайно попавших правонарушителей толкала в объятия матерых преступников.

Тюрьма всегда служила местом наказания, а не исправления, но когда одни и те же методы наказания существуют и для случайно оступившегося и для прожженного преступника, победит всегда то худшее, что есть в душе человека. Кровь рождает ответную кровь, ненависть множит ненависть. Идея исправления преступников родилась из благих побуждений, но недаром издревле говорили, что «благими намерениями выстлана дорого в ад». Это изречение как нельзя лучше оправдало себя в «местах не столь отдаленных», в так называемых исправительных лагерях.

Не надо исправлять, надо справедливо наказывать!

— Добром это не удалось сделать даже церкви! — усмехнулся Дарзиньш. — Мое глубокое убеждение — надо лечить подобное подобным! Виктору Гюго принадлежат прекрасные слова: «Вылечив подбитое крыло коршуна, становишься ответственным за его когти».

— В мире все взаимосвязано, — осторожно возразил Игорь, — если коршун не растерзает больного и слабого суслика, он заразит своей болезнью тысячи. На весах природы один больной суслик меньше тысячи здоровых, потому как ни прискорбно это звучит, нужны и хищники.

— Я привел тебе эти слова не в качестве натуралистического примера, а в философском плане, так и Гюго это трактовал. Потом и суслик, наверное, может вылечиться? «Кто не карает зла, тот способствует тому, чтобы оно свершилось», — добавил Дарзиньш. — Не помню, кто это сказал, но очень верно. Щадя преступников, мы множим преступления сами, а излишняя снисходительность делает их только наглее и наглее.

— Если людей приучают к силе, то они забывают о праве! — глухо сказал Игорь. — Еще Цицерон говорил: «Крайняя строгость закона — крайняя несправедливость».

— Законы слабы и несовершенны! — заметил Дарзиньш. — И люди прекрасно приспособились обходить законы. Пока законы не будут иметь для всех одинаковый смысл, бесполезно оперировать только законами.

«Горе земле, — вспомнил Игорь слова своего педагога по праву, любившего цитировать слова полководца Кутузова, — в которой начальники и судьи, сами подчиненные, управляют гражданами и делами! Всякий из них считает себя мудрецом в высшей степени, и от сего „у семи нянек дитя без глазу“.

Правда, после этих слов педагог намекал, что у самого полководца не хватало одного глаза.

— У Виктора Гюго есть и такие слова: „Для меня не важно, на чьей стороне сила, важно то, на чьей стороне право“, — вырвалось вслух у Игоря.

— Это там, на воле! — отмахнулся Дарзиньш. — А здесь подчинить зеков закону без тирании невозможно. И хотя и говорят, что там, где начинается тирания, заканчиваются законы, диких зверей, в которых превратилось большинство из сидящих в этом лагере, без хлыста и пистолета сдержать невозможно. Здесь невинных раз-два и обчелся. Остальные виноватые!