Место, названное зимой - [10]

– Мама имеет в виду, что Джорджи любит командовать, – тихо сказала Винифред и опустила голову.

– А вы грести не любите? – спросил Гарри, шагнув чуть в сторону, чтобы она прошла вперёд мимо французских окон вслед за парочкой, поспешившей к выходу.

– Не особенно. Ну, я имею в виду, что пыталась, но лодка плавает по кругу, и все надо мной смеются.

Он вздрогнул.

– Просто ужасно, когда над вами смеются. Люди думают, что все обязаны быть хорошими спортсменами, но их смех недружелюбен, и к нему никак не привыкнешь. Во всяком случае, я не смог.

– Значит, вы тоже грести не любите? – спросила она.

– Ну, я вообще мало что люблю. Езжу верхом. Хожу пешком. Мне нравится ходить пешком.

– И мне.

Они решили побродить – очень медленно – по хорошенькому саду на берегу реки, а тем временем Джек и Джорджина, хохоча, отвязали одну из весельных лодок, пришвартованных по другую сторону площадки, и рванули на ней в сторону поросшего тростником острова неподалёку. Собственно говоря, подумал Гарри, все они должны были находиться на таком расстоянии, чтобы слышать разговоры друг друга; эта вольность, граничащая с грубостью, противоречила порядкам, принятым в светском обществе Мейфера[9]. По крайней мере, миссис Уэллс проследовала за ними на террасу, где, сидя в тени голубого навеса, свисавшего с задней стороны дома, делала вид, будто с помощью ножниц приводит в порядок растущие поблизости розы.

– Какое красивое место, – сказал он. – Вы всегда здесь жили?

– Всю свою жизнь, – ответила Винифред. – Думаю, отцу нравилось, что мы не торчим у него на виду. Мой брат Барри – Баррингтон – называет это место девичьим монастырём.

– А вам никогда не хотелось вырваться?

– Прошу прощения?

– Монахини, они ведь часто ощущают себя взаперти и хотят вырваться на свободу.

– Правда? А я им завидую. – Она поймала его вопросительный взгляд. – Ведь здесь не всегда так тихо. Просто сейчас мальчики работают, а девочки занимаются с мисс Вейнс в классной комнате. Но бывают дни, когда мне кажется, что было бы чудесно оказаться в уединении монашеской кельи.

– Бог ты мой, – сказал он с напускной серьёзностью, и она улыбнулась, но так печально, что вряд ли можно было назвать это улыбкой.

Дойдя до железной скамейки в золотистой тени плакучей ивы, они сочли её подходящим местом, чтобы отдохнуть, и уселись. Винифред смотрела, как Джорджи гребёт, и это, в свою очередь, позволяло Гарри смотреть на Винифред. Она была довольно хорошенькой, подумал он: светлые волосы, заколотые в небрежную причёску, на которую, несомненно, ушло не меньше часа, ярко-синие глаза, бледная кожа. Она была очень тихой, даже грустной, но в её словах проскальзывала лёгкая, печальная ирония – та разновидность юмора, которую он любил больше всего.

– Боюсь, со мной в компании не особенно интересно, – сказал он наконец, потому что заметил, как миссис Уэллс бросает в их сторону встревоженные взгляды.

– Нет, нет, – заверила Винифред, вновь повернувшись к нему. – Вы… просто я – никуда не годный собеседник. Обычно слушаю, а не говорю.

– Как и я. Вы волнуетесь за сестру? Я хочу сказать, близость к воде и…

– За Джорджи? Ну что вы. Она превосходно плавает. Когда мы были маленькими, отец развлекался тем, что бросал ей палки в воду, как собаке, и она приносила.

– Ваша мама сказала, что только Джорджина могла дать ему отпор.

– Это так. Её трудно напугать.

– А он был таким пугающим?

– Ещё бы! Когда мы слышали, как его ключ поворачивается в замочной скважине, мы все бежали наверх.

– Как монахини?

– Ну, наверное. Только я не думаю, что монахиням разрешается бегать. Бедную маму он доводил так, что у неё сердце колотилось.

– Но всё-таки их брак был счастливым.

– Честно говоря, нет. Просто… плодовитый. За все годы совместной жизни он только раз вывел её в свет.

– Быть не может!

– Честное слово. Он любил, чтобы она рассказывала эту историю, и всегда смеялся. Один-единственный раз в жизни она надела своё самое красивое платье, и он вывел её в свет. Они пошли в театр, потом заказали в ресторане лобстера и шампанское, а когда вышли оттуда, небо на востоке загорелось ярко-ярко. Думаю, просто солнце садилось, но он, показав на него пальцем, воскликнул: «Смотри, дорогая! Это, наверное, наши херувимчики горят в своих кроватках!» Она так испугалась, она потребовала немедленно нанять экипаж и умчалась домой, а он тем временем отправился в клуб к друзьям. Думаю, это был своего рода урок, и с тех пор он больше ни разу никуда с ней не ходил, а она не просила куда-нибудь её сводить. Она называла его светским ангелом – милый и доброжелательный с друзьями и посетителями, а дома – настоящий тиран.

– Как это ужасно!

– Что вы, всё было совсем не так плохо. В конце концов, нам жилось спокойно. Он никогда не кричал на нас, не бил. Просто у него был злой язык. Ну ладно, братьев он, случалось, бил.

– Как вы думаете, зачем он женился, если ему так не нравилась семейная жизнь?

– Думаю, этим она ему и нравилась; она раздувала его чувство собственной значимости. И потом, он женился по любви. Мама была настоящей красавицей. Конечно, он хотел сыновей, чтобы передать им дела, и ему нравилось, когда мы все вместе ходили в церковь. Нравилось, что мы занимаем две скамьи.