Место летнего отдыха - [47]

Несмотря на постоянное обилие молодых людей, желавших с ней потанцевать, мало кто из них приходил на танцы снова, и ее это огорчало. Один серьезный мальчик в очках знал наизусть несколько стихотворений А. Е. Хаусмана, которые она тоже учила; ей нравилось беседовать с ним. Однако он был как раз из тех, чьи руки блуждали во время танцев в поисках ее грудей, и вскоре разговаривать с ним стало невозможно. Даже когда они сидели рядом, не танцуя, он, по-видимому, находился в состоянии сильного эмоционального стресса и довольно скоро стал избегать ее точно так же, как и другие в большинстве случаев. Однажды на танцах она слышала, как один парень сказал другому:

– Хороша, обалдеть можно, этого у нее не отнимешь, но – ледышка.

Девочки тоже не любили Молли. Как из-за внешней привлекательности, так и отметок, которые обычно были лучше, чем у других, они считали ее зазнавалой. Она редко смеялась и никогда не принимала участия в девичьих посиделках в общежитии, где обсуждались «мальчики и все такое прочее». Благодаря бледности, тонкой структуре лица, привычке держаться прямо и почти постоянно молчать, остальным ученицам она казалась аристократичной и отчужденной. Из школьного ежегодника Кен узнал ее прозвище– «графиня» – оно показалось ему недоброжелательным.

Так Молли и жила, в отчуждении, – училась, читала, причем гораздо больше, чем требовалось по программе, и забрасывала Джона письмами. Когда началось ее увлечение поэзией, она послала Джону несколько своих стихотворений, написанных в сдержанном тоне, и в его ответах звучала радостная похвала. Со временем она стала посылать ему все, что сочиняла. Ее смущало только одно обстоятельство: некоторые стихи, пусть даже в самой мягкой форме, но говорили о любви. Когда Джон написал ей, что хотел бы на попутных добраться до Вирджинии и повидать ее и, он уверен, можно организовать встречу так, что ее мать ничего не узнает, она пришла в ужас. Она не сомневалась, что начнет при встрече краснеть и заикаться, и вид у нее будет жалкий. Более того, надеяться понравиться ему при первой встрече больше, чем другим ребятам, она не могла. Он может разочароваться, и тогда их переписка, самая большая радость в жизни, а может быть, даже единственная, прекратится. Существовала еще одна опасность: теперь они оба выросли, она сама может найти Джона совсем иным, чем ожидала. До сих пор она представляла его себе высоким, красивым и добрым, идеальным во всех отношениях молодым человеком, но подозревала, что на самом деле все может оказаться по-другому. Она написала ему, что в школе очень строгие правила в отношении посетителей мужского пола; это все равно что монастырь, писала она, и, если он приедет, у нее могут быть разные неприятности. Некоторое время спустя она послала ему стихотворение, называлось оно «Нет», опубликованное в школьном литературном журнале.

Ее отказ увидеться обидел и озадачил Джона, правда, одновременно принес и некоторое облегчение, потому что кожа на лице, хоть и стала за последний год почище, все еще была не совсем нормальная, и, может быть, даже лучше, если Молли не увидит его прямо сейчас. Стихотворение ему понравилось. «Оно звучит почти как песня», – подумал он, и, когда он его перечитал, где-то глубоко внутри у него начал зарождаться мотив, который так и просился на нотную бумагу.

Джона все больше интересовала музыка. Он упражнялся на пианино часа по два в день и играл в оркестре на всех школьных танцах. Это давало ему некоторое преимущество: не нужно было танцевать. Несмотря на обостренное чувство ритма и грациозность в движениях, унаследованную от отца, Джон в свои шестнадцать, танцуя, приходил в такое замешательство, что ноги у него заплетались. Запах духов, исходивший от девушек, тревожил его; одна только мысль об их близости бросала его в пот; их мягкие платья, ощущение руки на плече или спине девушки – слишком волновало. Танец вызывал в голове и душе стремительный поток мыслей и эмоций, настолько непреодолимый, что действовал на его язык и ноги, как дурман.

За фортепьяно Джон становился совершенно другим человеком. В эти мгновения земля больше не удерживала его; он мог летать и парить в высоте. Играя, он мог любить девушку на слабых высоких тонах очень нежно – и страстно при тяжелых ударах басов; часто, когда он откидывал назад голову и пел, танцующие останавливались и обступали его полукругом, чтобы послушать. Его чистый тенор был так эмоционально заряжен, что потрепанные слова старых песен словно возвращались к жизни. Пел он без каких-либо усилий, как будто вовсе не нужно было напрягаться; он просто сидел за инструментом и позволял музыке литься в зал.

Играя на танцах, Джон часто совершенно забывал об аудитории. После исполнения песни он поднимал голову и, видя лица собравшихся людей, иногда краснел, словно его застали врасплох обнаженного. Девушки из академии мисс Арден в Хартфорде постоянно поддразнивали Джона, пытаясь заставить его танцевать. «Можем поспорить, – говорили они, – танцор ты великолепный, но выяснить наверняка у нас не получается: ты почему-то стесняешься танцевать!»