Место издания: чужбина - [45]

Стоит ли говорить, что доктору с фельдшером пришлось немало повозиться с корреспондентами, отмачивая им штаны перекисью водорода. У всех до одного, кого заводные кони понесли в атаку, сиденья были набиты, можно сказать, до сплошного бифштекса. Шарль Ривэ, правда очень добродушно, один смеялся над нечаянными отбивными котлетами.

Но к обеду все неприятности были забыты, шумно полились разговоры и белое вино, запели песельники, заиграла музыка. Долго не хотели уезжать из дроздовской Сечи иностранные журналисты…

А помнят ли теперь наши гости – англичане, французы, итальянцы, – помнят ли они тогдашние свои восторги, с какими описывали в Лондоне, в Париже и в Риме белых русских солдат и их блистательную конную атаку с мазуркой Венявского?

A. В. Туркул. Дроздовцы в огне. Мюнхен, 1948

Почетный гость

Николай Аркадьевич, мыля под мышками, сперва завыл тоненьким дискантом:

Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Москва, спале-е-е-е…

затем, набрав полные легкие воздуха, заревел басом:

Москва, спаленная пожаром…

Он великолепно знал, что фальшивил, и поэтому никогда не пел, разве только в своей компании, и то после обильного возлияния. Мыло же и теплая вода у него, так же как и у большинства мужчин, вызывали потребность к пению. В ванне он уж не стеснялся. Там он пел во всю мощь своей широкой глотки, не думая о слушателях. Сейчас он, подняв голову кверху, напряг грудь и приготовился вывести особенно низкую ноту, которая ничего не имела общего с напеваемым им мотивом, как раздался стук в дверь.

– Леля, что тебе надо? – недовольно буркнул певец.

– Коля, – трагическим шепотом ответила она, – открой дверь.

По голосу жены он понял, что случилось что-то страшное. Шлепая босыми ногами по бетонному полу, он бросился к двери.

Жена была одета в тоненький халатик, волосы были закручены в папильотки. Лицо ее выражало испуг.

– Что случилось?

– Приехал дон Антонио с женой! Не могу же я ему открыть дверь в таком виде!

Николай Аркадьевич почувствовал, как у него задрожали колени, и он ухватился рукой за стенку. Леля же не переставая говорила:

– Я знала, что они приедут… Сам пригласил… Вот теперь и открывай!

Растерянный Николай Аркадьевич сделал было два шага по направлению к входной двери, потом дико взвизгнул: «Я же ведь голый!» – и быстро нырнул в мыльную воду.

– Ты вылезай быстрей… Только не очень плещись… Не дай бог, услышат… Пригласил гостей, и каких, а сам купаешься…

Неизвестно, что еще сказала бы Леля, но нетерпеливый стук заставил ее поспешить к дверям.

«Как бы выиграть время? – думала она. – Только чтобы переодеться».

Николай Аркадьевич, сидя в ванне, торопливо смывал мыло. Он больше не пел, а шептал: «Дурак… Балда… Идиот…» Все эти «лестные» эпитеты относились к нему самому. Черт его дернул пригласить дона Антонио, главного акционера предприятия, в котором наш герой работал чертежником! Всему виной, конечно, алкоголь.

Неделю тому назад был устроен ужин по случаю десятилетия основания фирмы. Стол был поставлен в виде буквы Т. Вокруг ножки были посажены служащие согласно занимаемой ими должности. Николай Аркадьевич, как недавно поступивший в фирму, сидел вместе с мелкой сошкой в самом конце. Высшие служащие расположились во главе стола. Центральное место занимал дон Антонио. Это был толстый, с обрюзгшим лицом, 50-летний мужчина. Все старались угодить ему. Даже архитектор Караско, шеф персонала, перед которым трепетали все служащие, и тот выбирал из подаваемых блюд самые лакомые куски для акционера и, каждый раз поднимаясь, доливал вином его бокал.

Дон Антонио старался быть демократичным. Изредка он обращался с короткими фразами к мелким служащим. У осчастливленного застревал кусок в горле, он вскакивал, кашлял и нес невообразимую чепуху.

Николая Аркадьевича все это злило, и он усердно пил. Совершенно неожиданно дон Антонио обратился к нему:

– Ну а вы, сеньор Байков? Довольны?

Николай Аркадьевич, развалившись на стуле, ответил:

– Как сказать. Не совсем.

Архитектор Караско, побагровев, вскочил и попытался что-то сказать, но было достаточно одного движения руки акционера, чтобы он молча сел обратно.

– Интересно, чем же вы недовольны? – удивленно спросил не привыкший к таким ответам дон Антонио.

Караско умоляюще смотрел на Николая Аркадьевича и делал рукой какие-то знаки, но тот закусил удила:

– Многое мне не нравится, дон Антонио. Не стоит говорить об этом сейчас; портить веселье. Зашли бы вы ко мне в следующую субботу, да за рюмкой водки и поговорили бы. Вряд ли вы когда-нибудь пили водку с русской закуской? А?

Наступило гробовое молчание. Сосед Николая Аркадьевича, подносивший бокал к губам, так и замер. Когда же ему показалось, что дон Антонио остановил свой взгляд на нем, то у него задрожала рука, и вино красной струйкой потекло на скатерть. Дон Антонио пожевал толстыми губами и ответил:

– Стоит подумать.

Николай Аркадьевич не мог остановиться:

– Милости просим с супругой.

– Хорошо. Спасибо.

Целую неделю в канцелярии только и говорили об этом эпизоде, подшучивали над Байковым, но никому не приходило в голову, что предложение будет принято. Вот этот грозный человек стоял перед домом Байковых, тщетно ожидая, что ему откроют дверь.