Место - [95]

Началом события также было письмо со штампом военной прокуратуры. Правда, теперь сам вид письма не поверг меня в беспокойство, ибо я этого письма ждал. Еще даже не распечатав письмо, я с удовлетворением подумал, что заседание трибунала по моему вопросу состоялось, Михайлов и Бительмахер, как было условлено, вовремя явились к следователю в качестве свидетелей, все прошло беспрепятственно и приняло официальную форму. Действительно, разорвав конверт, я обнаружил напечатанную на казенной бумаге с красной армейской звездой посредине выписку из протокола заседания военного трибунала от шестнадцатого июня 195… г. «Военный трибунал …ского округа, рассмотрев дело Цвибышева Матвея Орестовича, начальника планового отдела Стекольно-термосного завода…» Вот в этой фразе и была пресловутая «ложка дегтя». Что такое? Я перечитал опять… При чем тут Стекольно-термосный завод, если отец мой генерал-лейтенант?.. Это какая-то нелепость… «…начальника планового отдела Стекольно-термосного завода Цвибышева Матвея Орестовича, пришел к выводу, что Цвибышев М. О. арестован неправильно. Настоящим постановлением решение военного трибунала …ского военного округа от третьего апреля 1938 года отменяется…»

Я вошел в будку телефона-автомата и набрал номер Веры Петровны.

– Здравствуйте, – сказала она мне приветливо, – ну, вот видите, мы сдержали слово. Теперь можете заняться денежной компенсацией.

– Вера Петровна, – сказал я пока еще с легким волнением в голосе, – в выписке имеется ошибка. Мой отец генерал-лейтенант, а там он назван, извините, черт знает как! – не сдержав волнения и обиды, закричал я довольно грубовато.

– Вы не нервничайте, – сказала мне Вера Петровна, – хотите приезжайте, я закажу вам пропуск, поговорите с Сергеем Сергеевичем.

Бодунов также встретил меня приветливо.

– Понимаете, какая штука, – сказал он мне, – ваш отец последнее время действительно работал на термосном заводе.

– Но ведь он был генерал-лейтенант, – лихорадочно заговорил я, – вы сами подтвердили. Он сражался… Он крупный военачальник.

– Никто не собирается умалять заслуги вашего отца, – сказал Бодунов, – но у нас инструкция указывать должность реабилитированного именно в момент ареста… Кстати, этот факт только подтверждает полную невиновность вашего отца… Из целой группы привлеченных по тому делу только Цвибышева и еще одного полковника сочли возможным не арестовать, а просто уволить из армии и исключить из партии. Ведь в те времена это была редкость. Впоследствии ваш отец получил всего пять лет.

– Вы отлично знаете, что это липа! – выкрикнул я. – Какие еще пять лет?.. Он был расстрелян!.. Черт возьми!.. Черт бы вас всех подрал!.. Значит, если бы он был расстрелян немедленно, то он остался бы в своем чине… Значит, его невиновность ему во вред и мне во вред… Да… Ведь когда он был разжалован – это репрессия, ваша задача – полная реабилитация, а вы вступаете фактически в контакт со сталинскими палачами…

– Не шумите здесь! – вдруг совершенно по-новому сказал, вернее, скомандовал Бодунов, и лицо его сразу преобразилось, стало жестким.

Я сильно разволновался, но этот окрик несколько подействовал и дал мне возможность прийти в себя. Очевидно, подобные сцены не были здесь чрезвычайным происшествием, поскольку два других следователя-подполковника продолжали спокойно заниматься своими делами, даже не обращая на нас внимания. И для Бодунова, по-видимому, это было весьма привычно, поскольку очень скоро он вновь вернулся к прежнему своему благодушному, приветливому виду и поведению.

– Поймите, – сказал он мне доверительно, – я ведь не свои деньги выкладываю, но инструкция есть инструкция.

Я был так взволнован, что первоначально даже не осознал, помимо морального удара, серьезнейших материальных потерь, ожидающих меня, поскольку двухмесячная компенсация жалованья генерал-лейтенанта намного, конечно, превышает двухмесячную компенсацию жалованья плановика… Вот оно что… Именно так понимал мое поведение и следователь Бодунов, и Вера Петровна… Какая ерунда… В конце концов главные мои материальные надежды связаны с компенсацией за конфискованное имущество… Здесь же важна идея. Мое положение было так ничтожно, что мне попросту необходим сильный взлет. Тем более теперь, когда я почувствовал себя сыном генерал-лейтенанта.

– Я не возьму эту бумагу, – сказал я, протягивая выписку, – я с ней не согласен.

– По этому вопросу обратитесь к Вере Петровне, – сказал Бодунов, – впрочем, попробуйте подать заявление, – может быть, в порядке исключения… Зайдите к Вере Петровне, она вам что-нибудь посоветует… Поймите, я с радостью, но не могу… Инструкция.

– Хорошо, – сказала Вера Петровна, – верните бумагу, напишите официально, что вы не согласны. Но это может продлиться и три месяца, и пять, и год, причем я не уверена в успехе.

– У меня сейчас плохо с деньгами, – сказал я (это не то слово. В связи с ожиданием крупных компенсаций я несколько ослабил узду, и два последних дня мне пришлось питаться одним хлебом, не покупая карамель к кипятку. В то же время я понимал, что крупные суммы за имущество требуют длительного расследования и оформления и, может быть, вопрос о них отнимет не менее полугода. Об этом мне сказали в КГБ. Мне же срочно – сегодня, завтра, не далее – необходима была небольшая, но живая, немедленно полученная сумма).