А когда эти птицы зависли над катапультами, увидели воины, что от плоских тел этих странных птиц стали отделяться то ли яйца, то ли крупные катышки помета. Но когда эти яйца стали приближаться к земле, они выросли до размеров обычного горшка, в которых воины варили щи или кашу. И горшки эти, упав на землю, выплеснули на нее какую-то черную жидкость, которая разом вспыхнула. Брызги этой жидкости, попав на катапульты, на одежду воинов, горели так сильно, что невозможно было их потушить. И падали синегорцы в корчах на землю, но те катапульты, которых не затронула огненная жидкость, продолжали бросать за городские стены огненные шары.
Вскоре весь Ладор пылал, и чистое с утра летнее солнце закрылось густой черной пеленой, и всем, кто еще был жив, казалось, что сам Перун, разгневанный на людей за неправедную брань, отнял у них солнце.
Из опустошенного, сгоревшего Ладора выходили те, кто остался в живых. Борейцы не роптали на богов, на своих вождей. Они сейчас просто были рады, что остались целыми и невредимыми и в своих мешках смогут принести домой хоть чуточку серебра.
Владигор, Грунлаф и другие князья-вожди сидели на пригорке близ ладорской стены и молчали. Первым заговорил Гилун:
— А вот если бы мы первыми свое средство применили, так в живых вам не бывать!
Дружелюбно Гилуна Грунлаф по плечу ударил:
— Оставь. Не бывает победителей в такой войне.
— В какой это такой? — взъерошился Гилун.
— Да в той, где мы настолько возненавидели врагов, что и о себе забыли…
Похоже, Гилун не понял смысл сказанного Грунлафом, а поэтому потянулся к братине с хмельным пивом, махнув рукой. Владигор же, видя это, сказал, смеясь беззаботно (давно уж так не смеялся он):
— Краса не привечайте у себя. Научит он вас всяким хитростям, а после врагам вашим о них расскажет. Ему бы только перессорить всех.
Сказал и поднялся и пошел туда, где в клубах пыли шли к сгоревшему Ладору его ратники, а на них со стороны смотрели совсем без злобы толпы вышедших из города борейцев.
А черное облако все дальше и дальше уплывало от Ладора.
