Месть в домино - [28]

— Я ее знаю, насколько мне это необходимо. Родился в тысяча восемьсот тринадцатом году, десятого октября, в Ле Ронколе, деревне близ города Бусетто, умер двадцать седьмого января тысяча девятьсот…

— Числа ты запоминаешь замечательно, это я знаю! «Густав» — это первая, никогда не поставленная на сцене, редакция «Бал-маскарада». Разница между ними только в том, что в первом варианте убивают нашего дорогого короля Густава III, чьи годы правления тебе известны… нет-нет, не надо мне их называть… а во второй редакции убивают какого-то бостонского губернатора, которого никогда не было на самом деле. Верди написал «Густава», но неаполитанская цензура сюжет запретила, и пришлось перенести действие в Америку и в другое время.

— Вот оно что, — протянул Ландстрем. — Оказывается, ты большой знаток оперы. А я-то думал…

— Не люблю оперу, — поморщился Фридхолм. — Все это я вычитал в театральной программке.

— Собственно, то, что ты мне сказал, льет воду на мою мельницу. Мы или вынуждены утверждать, что совпадений не было вовсе, и получаем типичный конспирологический заговор… чепуха, да? Или будем следовать логике совпадений: уменьшение и без того ничтожной вероятности вдвое или даже в десять раз никак не отражается на ее практическом осуществлении. Право слово, Петер! Появление жизни на Земле — событие чрезвычайно мало вероятное. Нужно время, гораздо большее возраста Вселенной, чтобы эта вероятность осуществилась. Но она осуществилась! Мы живем на этой планете! И как бы на это обстоятельство повлияло то, что на самом деле вероятность этого события еще раз в десять уменьшилась? Да никак! Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Думаю, да, — сухо отозвался Фридхолм, не понявший из речи Ландстрема решительно ничего, кроме того, что нет смысла связывать два преступления, как и утверждают американские коллеги. — Хорошо, оставим это. Но… Зачем-то же звонил из Бостона некий человек, назвавшийся физиком?

— Какой-нибудь сумасшедший, — пожал плечами эксперт.

— Я бы хотел с ним поговорить.

— Думаешь, у него иной взгляд на теорию вероятности?

— Не знаю.

— Давай вернемся к нашим баранам, — сказал Ландстрем.

— Мы их и не бросали, — буркнул Фридхолм, допил остатки виски и подал официанту, двинувшемуся было к их столику, отрицательный знак.

— Никаких зацепок? — сочувственно сказал Ландстрем.

— Никаких. Поэтому я и хватаюсь на соломинку.

— Огромный театр, — сказал эксперт. — Сотни людей.

— Тысяча двести тридцать семь человек, включая охрану у главного и черного входа. Если бы это была премьера, людей оказалось бы вдвое больше.

— Ты так уверен, что ни один из них не мог вынести из театра нож? Ты уверен, что в огромном театре никто не мог такой нож спрятать?

— Теоретически, — хмыкнул Фридхолм. — А реально… Вероятность примерно такая, как ты мне сейчас описал. Шанс на миллионы. Сразу, как только на сцене началась паника, то есть меньше чем через минуту после убийства, были закрыты и заблокированы все двери из театра, их там восемь, включая грузовые ворота. Это сделал Зеттерстрем, детектив, работающий в театре…

— Полиция держит в театре своего сотрудника? — поднял брови Ландстрем.

— Не мы. В штате театра есть детективы, сейчас все помешаны на безопасности, у Зеттерстрема работают одиннадцать человек, они проверяют на входе сумки, там стоит рамка-металлоискатель… Когда ты был в театре последний раз, Свен?

— Не помню. Я вообще не большой любитель, знаешь ли… Особенно — оперы. Как и ты.

— Короче говоря, Зеттерстрем блокировал двери, из театра можно было выбраться только через окна не ниже третьего этажа. Окна второго, а они выходят только во двор, забраны решетками.

— Да… — протянул Ландстрем. — С третьего не спрыгнешь. Разве что прямо в седло разгоряченного коня, как в хорошем вестерне.

— Чушь, — поморщился Фридхолм. — Никакой нормальный мужчина не станет…

— Это ты мне объясняешь, Петер? — хохотнул эксперт. — Я-то прекрасно знаю, чем грозит мужскому достоинству такой прыжок, если даже совершить его точно и попасть в седло, а не мимо крупа. Хорошо, выбраться из театра не мог никто, пусть. Но в самом-то театре — это же громадина, от подвалов до крыши там…

— Подвалы отбрось, туда никто не спускался, там два входа, на обоих сигнализация и камеры слежения. Исключено. И на чердак никто не поднимался, говорю, чтобы закончить с этой темой. Зрители были блокированы в зале — все двери заперли одновременно со входными. Актеры — на сцене и за кулисами, технический персонал оставался на своих рабочих местах, это проверено, в течение ночи и до полудня следующего дня мои люди опросили всех и всех обыскали, причем тех, кто возмущался и не желал выворачивать карманы, — особенно тщательно.

— Ты держал зрителей в зале до утра? И никто не подал жалобу?

— Семнадцать, — усмехнулся Фридхолм. — На меня подали семнадцать жалоб, причем одну — на имя самого премьер-министра. Заседание дисциплинарной комиссии в следующий четверг, и если я до того времени не найду убийцу…

— Понимаю, — задумчиво сказал Ландстрем, разглядывая узор на дне кофейной чашки. — Хорошо, ножа нет. А что свидетели? На сцене темно, прожектор освещает только эту… Амелию… и убитого, верно? Но именно поэтому на них сосредоточено все внимание — и актеров, и зала. Видно каждое движение. И когда в этом круге появилась рука с ножом, это просто не могли не увидеть!