Месть смертника. Штрафбат - [60]

Другие видения были не такими оптимистичными. То и дело его накрывало волной безысходного страха, будто война будет всегда и никогда не кончится.

Он оклемался уже в медсанбате, расположившемся в каком-то поселке. Белоконь лежал в бывшем амбаре на соломенном матрасе. Висящая в воздухе больничная вонь не перебивала источаемые стенами и полом запахи зерна и мышей. Здесь было множество таких же выздоравливающих бойцов со всего фронта.

Сосед на лежанке слева был из красногвардейцев, шедших в атаку вслед за штрафбатом Титова. Он лишился руки. Гвардеец знал о всех текущих операциях Ставки Верховного главнокомандования и делился сведениями со всеми желающими. От безрукого соседа Белоконь узнал подробности провального наступления. Красногвардейцу было известно и о печальной судьбе аналогичного прорыва на юге, и о том, что «колечко» с советскими полками было уничтожено, как только исполнило свою роль приманки. Узнав наконец, что случилось, Белоконь прекратил разговор с чересчур осведомленным гвардейцем. Когда тот понял, что штрафник намеренно не реагирует на его реплики, то не удивился. Безрукий просто перешел в другую часть амбара. Подозрение в том, что это был провокатор, переросло в уверенность.

Белоконь отлеживался и помаленьку приходил в себя. Больше всего на свете он хотел бы написать длинное послание в эвакуацию. Рассказать Люсе обо всем, ничего не утаивая. О том, как в его жизни появилась Рита, и о том, как он ее потерял, об ужасах штрафбата, о той сумятице, что все эти дни была в его мыслях… Рита превращалась в светлое воспоминание, которое уплывало от него все дальше и дальше. Раздиравшие его всего несколько дней назад страсти – безудержный гнев к Керженцеву и чувство вины, от которых он мог найти успокоение, только если бы его изрешетили пулями, – больше не вызывали столь сильной реакции.

Ранеными никто не занимался. Их только кормили, да и то изредка. Раз в пару дней, между рядов лежанок ходил усатый фельдшер. Кого-то он осматривал подробно, на кого-то лишь бросал взгляд мимоходом. Когда на Белоконя наконец обратили внимание, он уже чувствовал себя здоровым и отдохнувшим. Накануне он побрился тупой бритвой, одолженной у соседа справа, а также сходил в деревенскую баню с другими солдатами – теми, кто мог ходить. Там его чуть ли не до мяса отхлестали березовыми вениками, и теперь Белоконь чувствовал себя будто родившимся заново.

Военфельдшер осмотрел его, постучал молоточком по коленям, велел пройти по прямой линии и с закрытыми глазами коснуться кончика носа.

– Здоров, как конь! – подытожил усатый фельдшер. – Хоть сейчас на бойню.

Белоконь сообщил, что следующая такая шутка будет стоить врачу челюсти, и тот воздержался.

Его немедленно выписали. В общей сложности со дня рокового наступления штрафбата Титова прошла неделя. В соседнем сарае он получил свой чудом сохранившийся наган в кобуре. Других вещей у Белоконя не было. Изодранная форма была не в счет. Он сдал серую робу, в которой провалялся на матрасе все это время, и взамен получил свои тряпки – их явно прокипятили, что очень радовало.

Во дворике возле сарая происходила обыкновенная больничная возня – бегали санитары, ковыляли раненые, полоскалось на ветру растянутое на веревках рваное белье. Парнишка-санитар гонялся за единственной курицей, лавируя между солдатами и прибывающими машинами. Выпучив глаза, куда-то несся усатый военфельдшер, выдворивший штрафника из амбара. Заметив Белоконя, врач бросился к нему. Оказалось, что его ищут особисты.

– Какое счастье, – невесело сказал Белоконь. – А я все думал, куда бы мне податься.

Фельдшер привел его к открытому «газику» без дверец. Рядом с водителем на солнце изнывал рыхлый майор НКВД.

– Рядовой штрафного батальона Василий Белоконев? – лениво спросил он.

– Никак нет. Василий Белоконь, и.о. начштаба.

– «Ио»! Иго-го! – передразнил рыхлый энкавэдэшник. – Быстро в машину!

– Товарищ майор, так вам, наверно, не я нужен, – сказал Белоконь.

– Ты, штрафная морда, ты. Залазь уже, а не то разозлюсь.

Белоконь забрался в «газик» и сел позади майора.

* * *

Его привезли на просторный двор с большим деревянным домом и парой перекошенных пристроек. Майор поднялся на крытую веранду, Белоконь вошел следом.

– Побудь пока здесь, – бросил энкавэдэшник и скрылся внутри дома.

За грубым столом на веранде сидели Ладо Гвишиани и Смирнов. Горец потягивал трубку, а бессмертный разведчик собирал «шмайссер». На табуретах расположились трое незнакомых красноармейцев.

– Конский, ты?! – сказал Смирнов, щелкнув автоматным магазином. – Ну, дела!..

Ладо молча поднялся, подошел к Белоконю и крепко его обнял.

– Салют, капитан! – сказал ему Белоконь.

– Здравствуй, брат! – откликнулся Гвишиани.

Он представил Белоконя сидящим на табуретах: «Мой брат, смэлый герой штрафного батальона», – и пригласил его за стол. Белоконь пожал руки другим военным, забрался на лавку. Он успел заметить, что ни у кого из присутствующих на веранде не было петлиц на воротнике. А снаружи прохаживались двое часовых с автоматами…

Три красноармейца, лица которых были для Белоконя новыми, не были штрафниками. Ковальчук, Лысенко и Телятин. Третья фамилия показалась знакомой, а когда боец сказал, что последние пару месяцев служил в медсанчасти, Белоконь признал в нем санитара-анестезиолога. Того самого, который укладывал раненых дубиной в полевом госпитале на той стороне Дона.