Месть Самурая - [13]

Охранники Валерия орудовали бейсбольными битами, воспетыми современным кинематографом. Они действовали слаженно и беспощадно. Дубинки так и ходили по головам и рукам, пытавшимся прикрыть эти головы. Звуки ударов долетали до Валерия сквозь запертую дверь. Он весь дрожал от возбуждения, чего никогда не удавалось добиться ласками его любовницам.

— Так! — приговаривал он в самозабвенном исступлении. — Так их, так!

Семеро пришельцев были сбиты с ног, но и тогда их не оставили в покое. Двое охранников по очереди подтаскивали избитых к Голобородько, а тот завершал начатое, дробя битой пальцы, зубы или ребра.

По окончании экзекуции никто из бандитов не был в состоянии не то что идти — ползти. Их выволакивали из разгромленной приемной за ноги и выносили через черный ход на улицу. Там они были заброшены в микроавтобус и вывезены за город, где их попинали еще немного, скорее для порядка, чем из необходимости.

Все семеро были выведены из строя на недели или даже на месяцы. Кроме того, они были унижены и деморализованы, что не могло не отразиться на их бойцовских качествах.

— Больше вы их не увидите, Валерий Витальевич, — сказал Голобородько со знанием дела. — Мне не впервой бандитов на место ставить. Чем с ними жестче, тем они сильнее хвосты поджимают. Всего на Карена десятеро работают, я по полицейской базе пробил. Шушера. Никого авторитетного или с ходками за плечами. Карен думал вас на испуг взять.

— Не получилось, — мрачно усмехнулся Валерий.

— Не получилось, — подтвердил Голобородько. — И уже не получится. Так что спите спокойно, Валерий Витальевич.

Он не подозревал, что у этого вроде бы невинного пожелания имеется второй, зловещий смысл. Что очень скоро его шеф действительно уснет — тем холодным сном могилы, о котором писал поэт Лермонтов, знавший в этом толк.

Глава восьмая Униженные и оскорбленные

Створчатые двери сомкнулись за спиной Самурая. Взревел двигатель. Автобус покатил прочь, осчастливив прощальным выхлопом. Стало тихо и безлюдно. Как раз так, как любил Самурай. Он любил и ценил одиночество. Теперь ему предстояло насладиться этим состоянием в полной мере. Осень он решил провести вдали от цивилизации. В том самом гордом одиночестве, которое было так близко его натуре.

Для этого у него имелась небольшая загородная дача, о которой мало кто знал. Именно туда Самурай направлялся, не воспользовавшись такси по той простой причине, что при поисках людей всех таксистов опрашивают в первую очередь. Ему не хотелось, чтобы его искали и тем более нашли. Он повесил на плечо увесистую сумку и зашагал в направлении дачного поселка.

Вечерние сумерки стремительно густели, вокруг не было ни души. Только он один на целом свете. И это было правильно, потому что так оно и было на самом деле. Человек всегда одинок, даже когда ему кажется, что он окружен близкими, понимающими людьми. Никто никого не понимает. Даже самих себя люди не знают, так что же тогда говорить о других.

Минувшей ночью мать рассказала Самураю историю его рождения. Он уже готовился ко сну, когда она вошла в комнату.

— Поговорим?

«С телевизором своим разговаривай», — мысленно ответил он, но вслух произнес совсем другие слова:

— Смотря о чем.

Мать села на кровать и виновато призналась:

— Ты так вырос, так изменился… Совсем другой стал. Чужой какой-то.

— Я всегда чувствовал себя чужим, — сказал Самурай.

— Я тоже, Коля. — Она вздохнула. — Знаешь, мне иногда казалось, что тебя подменили в роддоме.

Он покосился на нее. Алкоголь все еще действовал на нее и развязал ей язык. Может, лучше выпроводить мать из комнаты, пока она не наговорила откровений, о которых потом будет жалеть?

Но вырвавшаяся у матери фраза слишком больно ранила его душу, которую он считал упрятанной так глубоко, что никому не достать.

— Вот как? — жестко усмехнулся он. — А что, если и правда? Вдруг меня действительно подменили? И я не твой сын?

— Мой, — вздохнула мать. — Наш. Такого ни с кем не спутаешь.

— Я каким-то особенным родился?

Она посмотрела на Самурая и кивнула:

— Да. Мертвым.

— Что?

Он похолодел, хотя был укрыт одеялом.

— Ты родился мертвым, — повторила мать.

— Как? — собственный голос показался Самураю хриплым, как кашель.

— Очень просто, Коленька. Я никогда не рассказывала тебе об этом, потому что история страшноватая на самом деле.

— Так что случилось? — поторопил он мать.

— Ты не закричал, когда появился на свет, мой мальчик. И даже не дышал. Врач счел тебя мертвым.

— И что дальше?

— А дальше тебя хоронить взялись, — вмешался отец, неслышно появившийся в комнате. — Погоревали, конечно, но не очень сильно. Привыкнуть-то не успели как следует.

— Кто как! — запальчиво возразила мать. — Я успела. Выносила сыночка, как-никак. Это вам, мужикам, все просто. Плюнул, дунул и забыл. Мы, женщины, по-другому устроены.

— Так что там с похоронами? — нетерпеливо перебил Самурай.

— Тебя уже в гробике опускать собрались, — ответил отец. — Когда ты вдруг ожил.

— Ожил?

— Да, — подтвердила мать, кивая в такт своим воспоминаниям. — Расплакался внезапно, раскричался… Да так громко, так отчаянно!

— Там священник был, — добавил отец. — Тогда уже начали понемногу послабление церкви давать, можно было. И знаешь, что он сказал?