Месть - [3]

Он стоял на полу и ей, коленопреклоненной, уже едва доставал до бюста, ей пришлось наклониться, но все равно ее голова не оказалась ниже его головы, даже не вровень с ней, и потому эта ее смиренная, молящая поза имела в себе нечто смешное, ее мольба, так сказать, пошла прахом. Ей подумалось, что она могла бы лечь и подползти к нему, но великанша, ползающая перед карликом, - так получилось бы еще хуже и глупее. А он только развел руками, ручками, ручонками, ручоночками тем самым жестом, который как бы означал: "Чего ты хочешь, я же не виноват", но мог означать также: "Ты мне ничего уже не сделаешь". И улыбнулся.

А потом стало еще хуже, так как он уменьшился до столь малого размера, что с легкостью (все большей) укрывался во всевозможных уголках, хотя она, естественно, не могла ему доказать, что он скрывается, исчезает с ее глаз умышленно. В поисках его, все более лихорадочных, даже панических, она все чаще проводила все более долгие часы. Чтобы в результате найти его то в ящике письменного стола, в который он - по его словам - случайно упал, то под шкафом или батареей центрального отопления, а как-то раз он отыскался на дне пустой бутылки.

Вскоре он перестал быть виден невооруженным глазом. Она по-прежнему его искала, но теперь уже постоянно и вооружившись лупой. Иногда она его еще находила, но чаще всего - нет. Но если даже ей и удавалось его обнаружить, была то фигурка столь малая, что она могла лишь с трудом его распознать, то есть отличить от крошек, личинок и букашек. Теперь его лицо стало невозможно разглядеть даже через увеличительное стекло, она едва догадывалась, что это он, и уж тем более не видела выражения его лица. И все же ее мучила уверенность в том, что это микролицо улыбается.

Но наступил день, когда он совершенно исчез из ее поля зрения. И это было хуже всего.

Она перестала убираться и пользоваться пылесосом, опасаясь, что выбросит его вместе с пылью. Он мог находиться где угодно. В галактике висящих в воздухе пылинок, пронизанной лучами восходящего или заходящего солнца, в дымке, покрывающей зеркало от ее дыхания, между кристалликами соли в одной из ее слез. Он мог находиться везде, но по мере того, как он отдалялся в микрокосмос, область предположений разрасталась до макрокосмоса. И лишь одно знала она с полной уверенностью: что он существует (но где?), хоть его как бы и нет.

Даже в цивилизованном обществе немало времени должно пройти, прежде чем общество заметит исчезновение человека. Однако раньше или позже наступает все же тот момент, когда исчезновение мужа перестает быть тайной жены, поскольку муж, какой угодно муж, остается также человеком, а следовательно - членом общества, которое неизбежно предъявит за него счет. Соседи, работодатель и, наконец, естественно, полиция.

Ее показания, что он исчез, постепенно уменьшаясь, не были признаны удовлетворительным объяснением. В ходе длительного следствия ее причастность к случившемуся доказать не удалось. И тогда ее поместили в психиатрическую лечебницу.

Такое решение, как оказалось, было верным. Она перестала рассказывать свою безумную историю о муже, который уменьшался и уменьшался, пока не исчез окончательно. После длительного наблюдения решили ее выпустить из лечебницы как вылечившуюся и назначили конкретный день.

Накануне ее выхода из лечебницы появился новый пациент. Был он учителем математики. Тридцать лет подряд, в ритме, определяемом расписанием уроков, с неизменным постоянством он объяснял очередным поколениям учеников сущность так называемой математической точки. "Итак, смотрите, - начинал он обычно свою лекцию на эту тему, - математическая точка - это такой пункт в пространстве, который существует, будучи бесконечно мал, иными словами - в любое мгновение он меньше себя самого. Вы видите его, да?"

Большинство учителей математики достигают пенсионного возраста без нарушений психики. Его же погубило это произвольное, только им используемое (вероятно, для оживления материала), а с позиций математического языка и абстрактных понятий совершенно излишнее вступление: "Итак, смотрите". И еще столь же неуместное завершение: "Вы видите его, да?"

В палате никто не захотел слушать скромного учителя. Наполеон был занят битвой при Ватерлоо, Нерон - сожжением Рима, Христос... словом каждый своими делами. И только она выслушала его до конца, весьма серьезно и в высшей степени сосредоточенно. А когда он закончил этим своим: "Вы видите его, да?", она кивнула и убежденно ответила:

- Вижу. И вижу, что он улыбается.

И тогда ее оставили в лечебнице на неопределенный срок.