Месть «Голубой двойки» - [53]
Вскоре мы вылетели на цель по другому маршруту. Со мной во второй раз — а так уже четвертый! — «катались» десантники особой группы в эту ночь. Трудно сказать: то ли действительно маршрут правильный подобрали, то ли к утру улучшилась погода, но в полете особых затруднений не встречалось. Мы сбросили парашютистов в назначенном месте и благополучно вернулись на аэродром.
Генерал-майор авиации А. Е. КУЗНЕЦОВ.
Герой Советского Союза полковник В. Г. РОМАНЮК.
Зам. командира эскадрильи Н. И. СУШИН.
Штурман отряда М. Д. СКОРЫНИН.
Герой Советского Союза А. М. КРАСНУХИН.
Герой Советского Союза М. Т. ЛАНОВЕНКО.
Герой Советского Союза Я. И. ПЛЯШЕЧНИК.
Герой Советского Союза М. Я. ОРЛОВ.
Две поездки в тыл
После выполнения боевого задания не вернулся на базу экипаж Феди Локтионова. Что с ребятами, где они сейчас? Гадай не гадай, а причина может быть только одна: сбили над целью. И подбитый самолет или сгорел в воздухе, или же произвел где-нибудь вынужденную посадку… Вот уж много дней мы напрасно ждем хоть какую-нибудь весточку об экипаже. На душе скребут кошки, особенно когда заходишь в общежитие. Пустуют сразу восемь кроватей, у каждой — знакомые до мелочей личные вещи их владельцев. И кто знает, вернутся ли они сюда когда-нибудь? Давно уже среди нас не слышно смеха, веселых шуток, забавных историй, которые мастерски умел рассказывать Федя Локтионов.
У меня не было, пожалуй, в эскадрилье друга ближе Феди, нас с ним многое роднило. То, что мы оба тезки, оба капитаны, оба командиры отряда тяжелых кораблей, оба не раз вместе летали на боевое задание и переживали одинаково, видя друг друга в ослепительных лучах прожекторов, и оба, наконец, были холостяками. Наши койки стояли рядом, и мы часто вполголоса разговаривали по вечерам или же сражались в шахматы. Я временами подтрунивал над Федей, заядлым курильщиком, но честно отдавал ему положенные мне папиросы. Вот и сейчас тумбочка полна курева, яркие пачки «Казбек» поджидают своего хозяина, а Феди все нет и нет. Все в эскадрильи переживали за экипаж Локтионова, а для меня это было горе вдвойне: в этот раз вместе с Федей полетел штурманом Евгений Иванович Сырица.
В обычные дни как-то не очень задумываешься, что из себя представляет тот или иной человек, сколько в нем заложено хорошего. Больше обращаешь внимание на недостатки, делаешь замечания по службе — даже тогда, когда можно бы и воздержаться! А вот когда человека, близкого друга, нет рядом — он раскрывается вдруг перед тобой во всей своей душевной красоте. Остро вспоминаешь все до мелочей, перед глазами проходит долгая совместная работа, сложные боевые вылеты. Отдельные эпизоды, принесшие когда-то немало горьких минут, вызывает невольную улыбку. Я, например, как сейчас вижу Сырицу на стадионе ростовского авиагородка, во время футбольного матча. Его тогда в такой восторг привел виртуозный бросок вратаря Гастелло, что от избытка чувств он начал колотить пилоткой по голове сидящего впереди болельщика. Им, к нашему ужасу, оказался начальник связи эскадрильи капитан Зыбенко. И вот Евгения Ивановича нет…
И все-таки мы не теряли надежды. Мы ждали. И воевали еще ожесточенней, мы должны были теперь мстить немцам и за себя, и за пропавших без вести товарищей. В последнее время мы работали с площадки Любница. Единственное ее преимущество было в том, что она находилась всего в десяти километрах от линии фронта, можно было увеличить количество боевых вылетов. Во всех же остальных отношениях Любница очень мало подходила для наших тяжелых ночных кораблей. Это самое обычное колхозное поле. Кругом — незамысловатые заросли кустарников, бесконечный лесной массив и никаких характерных ориентиров. Особенно трудно было производить взлет — глубокий снег, какие-то бугры. Самолеты долго бежали по рыхлому снегу, с трудом развивали скорость для отрыва от земли. Приходилось глядеть в оба, чуть зазеваешься — и наскочишь на дерево или же очутишься в кювете. Впрочем, не намного легче было выполнять и посадку. С воздуха еле-еле просматривался посадочный знак «Т». Этому «Т», конечно, было далеко до нормального посадочного знака, он обозначался лишь пятью тусклыми фонарями «летучая мышь». И только мы, любницкие летчики, знали, что эта за мерцающие слабые огоньки. Да и вообще, светом нас не баловали. Посадка требовала большого мастерства, максимума внимания и напряжения.
И как все летчики ни старались, а командир корабля лейтенант Драпиковский наехал-таки однажды на глубокий снег, поставил машину на нос. Экипаж остался цел и невредим, а вот носовую часть самолета подмяло до самой кабины летчика. Нужно было срочно, пока не рассвело, убрать поврежденный самолет в лес и замаскировать его ветками. Рано утром все экипажи улетели на основную базу, в том числе и Драпиковский на моей «Голубой двойке», а я с его экипажем остался, чтобы как-то подлатать «пострадавшего» и тоже потом перегнать его на базу. А там уж его фундаментально отремонтируют. Сколько мы ни ломали голову вместе с инженером эскадрильи Андреем Ивановичем Тружениковым, но так ничего не смогли придумать, кроме как полностью отсоединить нос самолета — штурманскую кабину от фюзеляжа. Открытое место залатали листовым железом. Получился какой-то обрубок самолета. В кабине летчика не было приборной доски, ноги при нажатии на педали доставали до самого железа. Но следовало срочно убираться отсюда восвояси, каждый лишний час пребывания на виду у немцев был не в нашу пользу. Когда я сел за штурвал, почувствовал себя как-то непривычно и неуверенно. Чуть вытянешь голову из-за разбитого козырька — и под самым носом видишь землю. Моторы уже опробованы, можно и взлетать. Но боязно: черт его знает, как поведет себя в воздухе этот куцый обрубок, да и выдержит ли при взлете напора встречного ветра залатанное место?
