Мессианское наследие - [63]

А если время и пространство — явления совершенно относительные, это означает, что временная и пространственная основа, на которой зиждется принцип причинно-следственных связей, оказывается полностью нейтрализованной. Эта новая идея нестабильности причинно-следственных связей находит свое выражение в других, более практических сферах. Так, например, мораль в значительной мере базируется на концепции наказания и вознаграждения. Принцип наказания и вознаграждения, в свою очередь, основан на том же законе причинно-следственных связей. И если этот закон причинно-следственных связей не является чем-то незыблемым, основанные на нем законы, предусматривающие наказания и вознаграждения, становятся более гибкими. Наказание более не является неизбежным следствием преступления, а вознаграждение — результатом добродетели. Напротив, возникает надежда, что можно уклониться от заслуженного наказания и получить незаслуженную награду.

Если время, пространство и закон причин и следствий прежде составляли три важнейших столпа западной мысли, то четвертым из них была личность. Со времен Аристотеля характер человека мыслился как более или менее стабильная величина, а сам человек — как уникальная, неповторимая личность. Теперь же, после всех этих ужасов войны, индивидуальность со всем своим уникальным характером неожиданно сталкивалась с шокирующим осознанием собственной незащищенности, если не сказать — утратой собственного «я». Социология начала рассматривать личность не как нечто уникальное, а как случайное сочетание факторов, обусловленных средой и зависящих от окружения и наследственности. Наука представила массу доводов в пользу этой гипотезы. Психология, постулировав существование коллективного бессознательного, нанесла coup de grace[131] личности в том ее понимании, которое бытовало прежде. Сны, воспринимавшиеся раньше как нечто загадочное, исходящее из внешнего источника и периферийное по отношению к личности, были объявлены выражением личностного «я» в состоянии бодрствования. Безумие перестало быть случайным явлением или даже заболеванием в обычном смысле этого слова и было объявлено чем-то таким, что потенциально несет в себе каждый человек. Нас все более и более настойчиво заставляли признать, что в каждом из нас сосуществуют много отдельных «я», много побудительных импульсов, множество внутренних измерений, далеко не все из которых можно согласовать друг с другом. И если мы вообще существуем, мы представляем собой нечто совершенно иное, чем считаем или воображаем себе. И в результате расширения познаний мы все более и более становимся загадкой для самих себя.

Поскольку время, пространство, причинно-следственные связи и личность более уже невозможно рассматривать в качестве стабильных и незыблемых объектов бытия, то же самое можно сказать и о мире, в котором мы живем. Возникла полная невозможность верить во что бы то ни было. Жизнь оказалась начисто лишенной смысла, став абсолютно случайным феноменом, и ее следовало прожить без всякой конкретной цели. Повсюду слышалась сентенция, вскоре превратившаяся в стереотипное: «Все относительно».

Замечательный австрийский романист Роберт Музиль описывает наш век как время, характеризующееся «релятивизмом перспективы, граничащей с эпистемологической паникой». Эта фраза чрезвычайно точна. Запад действительно живет в состоянии постоянной паники, обусловленной познанием и смыслом — этими двумя основными принципами, которыми занимается особое ответвление философии — эпистемология. За шумным фасадом эпохи чарльстона и беззаботных распутниц брезжило чувство всеобщего отчаяния, откровенный страх перед потерей смысла бытия, ненадежностью любой науки, невозможностью с полной определенностью выразить словами, что и в какой мере нам известно о жизни. Смысл и познание сделались столь же относительными, изменчивыми и непостоянными, как и все прочее в этом мире.

12 СУРРОГАТЫ ВЕРЫ: СОВЕТСКАЯ РОССИЯ И НАЦИСТСКАЯ ГЕРМАНИЯ

Именно это чувство неопределенности перспектив и глубокого отчаяния более всего способствует пробуждению религиозных настроений. В таком вакууме наиболее эффективно противостоять этим вызовам может религия, предлагающая людям новое чувство осмысленности и целостности жизни. Эпоха после Первой мировой войны буквально взывала к истолкователям смысла бытия. Люди отчаянно жаждали понять, «ради чего все это» и «что все это означает». Однако традиционная иерархическая религия даже не предприняла серьезных попыток ни противостать этой проблеме, ни ответить на потребности времени. Она по-прежнему продолжала делать вид, будто ничего не произошло, и стремилась действовать точно так же, как и за много веков до этого, выступая в роли общественного, политического и культурного института, а отнюдь не интерпретатора, способного вскрыть новый смысл происходящего. Таким образом, к середине 1920-х гг. старая иерархическая религия была в значительной мере скомпрометирована и стала восприниматься как сила, неадекватная для заполнения пустоты, возникшей в общественной жизни Запада.

В результате неспособности традиционных религий предложить эффективное решение кризиса смысла жизни, общество, что вполне понятно и объяснимо, занялось поисками новых истин. В результате возникли два новых принципа, претендующих на статус всеобъемлющей религии. По сути дела, эти учения в 1930-е годы действительно стали религиями или, по меньшей мере, суррогатами религий.