Мессалина - [95]

С момента своего заточения Мессалина не переставала обращать к небу жалобы и проклятия. Ее бросало от слез к бурному негодованию, ее нежное лицо исказилось от плача. Не получив от Клавдия ответа на свое письмо, она в припадке отчаяния кинулась на мозаичный пол, уже не заботясь о том, что испачкает свою тунику. Лепида, забыв все свои обиды на дочь, пришла утешить ее, как только узнала, чем закончилась свадьба, на которую она, к ее счастью, не была приглашена.

Опустившись перед Мессалиной на колени, она приподняла ее с пола и прижала к груди:

— Дитя мое, не надо рыдать. Симон ведь предупреждал тебя, помнишь? Как ты могла забыть его слова?

— Это моя ошибка, мама. Я виновата, но я не хочу умирать!

— Ну же, успокойся. Клавдий снисходителен, и он любит тебя. Вытри слезы, они портят твою красоту. Тебе понадобится все твое очарование, чтобы его соблазнить.

— Мама, помнишь то время, когда ты и моя добрая кормилица учили меня разным магическим средствам?

— Помню. Мы были тогда счастливее, чем нам самим казалось, и все же мы знали нужду.

— Как бы мне хотелось вернуться в то время, чтобы можно было все начать сначала…

— Даже богам это не под силу. Нельзя вернуться в прошлое, невозможно зачеркнуть то, что уже сделано.

— Я не чувствую себя виновной, мама. С того дня, как ты отвела меня в храм Приапа, к этому Хилону, меня истребляла любовная страсть, словно всепожирающий огонь, который напрасно пытаться погасить. Поверь мне, я поступала так, как диктовали мои желания, я была не в силах их обуздать.

— Я верю тебе, дитя мое. Такова наша участь: мы все в руках судьбы…

— Мне так хочется обнять детей!

— Наберись терпения. Клавдий простит тебя.

— Ты знаешь, я была искренна с ним. Я люблю его как отца. Но я влюбилась в Гая — и это было какое-то наваждение! Да, в того Гая, которого я поначалу возненавидела… Конечно, он сейчас мертв… Мне кажется, я всем готова была пожертвовать ради любви к нему…

— А вот и признание, грязная шлюха!

Эвод, прибывший первым, чтобы убедиться, что его жертва не сбежала, проник в пустой дом, оставленный слугами, и добрался до слабо освещенного зала, где находились Мессалина и ее мать. Он застал конец их разговора и, услышав слова, способные взволновать самые черствые сердца, испытал неистовое злорадство.

— Кто ты, гнусный тип? — обратилась к нему Лепида, вставая и глядя ему прямо в лицо.

Эвод нагло ухмыльнулся:

— Я — правосудие! Цезарь спокойно поужинал и теперь спит во дворце. Перед этим он подписал уйму смертных приговоров и первый — твоему Гаю Силию. Но прежде, чем заснуть, он отдал приказ отрубить прекрасную головку Мессалины.

— Замолчи, шут! — вскричала Лепида.

— Отрубите Мессалине голову и наденьте ее на копье — так и приказал.

— Увы! Я верила в милосердие Клавдия, — простонала Лепида, — но я слишком хорошо о нем думала. О, моя дорогая дочь, ты причинила мне много страданий, но сегодня я все прощаю тебе! Вот, возьми этот кинжал! Твоя жизнь приблизилась к концу. Сделай честь своему имени, убей себя сама!

Мессалина дрожащей рукой взяла оружие, но тотчас выронила его. Стальной клинок ударился об пол, издав зловещий звук.

— Нет! Это невозможно! — со стоном проговорила она. — Клавдий не мог приказать, чтобы меня вот так убили. Он слишком добр и слишком любит меня. Я уверена, это идея Нарцисса.

Где-то у входа в дом раздались тяжелые шаги по мозаичному полу, и до зала донеслись распоряжения трибуна. Мессалина стояла на коленях, волосы ее растрепались. Эвод, торжествующе глядя на нее, вновь принялся ее поносить. Вдруг дверь резко распахнулась, и на пороге появились грозные центурионы. Мессалина, поняв, что это конец, испустила вопль. Она вновь схватила кинжал и, пытаясь придать руке твердость, надавила острием на грудь. Из раны потекла алая кровь. Мессалина оцепенела. В следующее мгновение она разразилась плачем.

— Ну же, потаскуха, теперь-то тебе страшно, а? — прогремел Эвод.

— Замолчи, пес! — Трибун ударил его ногой. — Поди вон.

Отпущенник, притворно взглянул на него, потупил голову и, согнувшись, удалился.

— Будь мужественной, дитя мое, — тихо сказала Лепида. — Если ты ударишь сильно и быстро, сюда, под левую грудь, ты ничего не почувствуешь.

Мессалина смотрела на нее светлыми, словно воды Байского залива, глазами и, казалось, не понимала. Лицо ее было по-детски невинно. Она приблизила острый клинок к груди, но уронила руку и прокричала:

— Мама! Нет! Я не хочу умирать! Я боюсь! Я никогда не смогу…

Тогда Лепида опустилась перед ней на колени, нежно прижала к себе и подняла на трибуна полные слез глаза. Преторианец, вынув меч из ножен, подошел к Мессалине сзади и ударил ее твердой рукой. Она открыла рот, изогнулась, испустила вздох и в следующий миг голова ее упала на плечо матери. Отяжелевшее тело лежало на ее руках, словно беззащитный зверь, едва запачканное кровью, еще больше подчеркивающей девственную чистоту туники. В тот же миг щеглы, все так же сидевшие в вольере, как и при Азиатике, запели среди звездной ночи свои мелодичные песни.

Когда Нарцисс, подойдя к Клавдию, сообщил ему о смерти Мессалины, не уточняя, однако, как это произошло, император попросил чашу фалернского вина. Он не выказал никаких чувств, а Вителлий, подняв свою чашу, воскликнул: