Мессалина - [69]

В следующие два дня происходили новые шествия и столь многочисленные зрелища, что для еды оставалось только ночное время. Часть жителей Рима, в основном сенаторы и приглашенные, отправились вслед за императорской семьей в Неаполь, где должен был состояться литературный конкурс.

В бухту прибыли вечером, со стороны господствующих над Путеолами высот. Неаполитанцы залили ее светом факелов и светильников. С холмов, по которым вилась дорога, путешественникам открылся Байский залив, где сидевшие в барках факелоносцы расположились так, что образовали фразу: «Да здравствует император!» Отсветы огней многократно повторялись в волнистом зеркале вод залива.

Клавдий особенно любил Неаполь и его окрестности потому, что ощущал здесь милый его сердцу эллинский дух. Хотя город уже несколько веков назад стал римским, в нем, как и прежде, говорили по-гречески; здесь сохранились такие древние институты, как школы эфебов[7] и фратрии,[8] и здесь, как и встарь, раз в пять лет проводились игры, включающие атлетические состязания и музыкальные конкурсы. Вот почему Клавдий был в восторге от предложения Вителлия избрать это угодное богам место, чтобы продолжить там празднование триумфа, и безоговорочно одобрил решение консула о том, чтобы конкурсанты облачились в греческую одежду.

Клавдий провел ночь вместе с семьей в императорском дворце в Байях. Состязания должны были проходить в римском театре — недавней великолепной постройке, вмещающей большое число зрителей. Скамьи уже были переполнены, когда в ложе появились Клавдий и Мессалина с двумя детьми. Сразу за ними следовали Агриппина под руку со своим мужем Пассиеном Криспом и ее сын Луций Домиций. Дочь Германика предстала во всей своей величественной красе, одетая в тунику из белого шелка, тонко расшитую. Трудно было сказать, кому больше адресовывались рукоплескания толпы — ей или императрице.

Поэты лирические и трагические, гномические и элегические, большей частью пишущие на греческом языке, съехались из множества мест, от Сицилии до Греции, чтобы участвовать в этом грандиозном мероприятии, которое было объявлено уже тогда, когда стало известно о победах императора. Судьям пришлось произвести строгий отбор, дабы перед публикой предстали лучшие из участников. Однако те, кто не имел возможности выступить в стенах театра, выступали на городских площадях и одеонах в надежде добиться признания своего таланта.

Прослушав в течение нескольких часов, как конкурсанты декламируют свои стихи, зрители пожелали немного отдохнуть и посмотреть выступления мимов. В особенности они ждали Мнестера, которого, однако, нигде не было видно. Удивленный Клавдий повернулся к сидящему позади Нарциссу и вопросительно взглянул на него.

— Мнестера не будет, — ответил вольноотпущенник.

— Но по какой причине? Посмотри, народ требует его.

Нарцисс устремил на Мессалину умоляющий взгляд, и она поторопилась вмешаться.

— Мнестер был груб со мной, и я запретила ему появляться перед публикой. И потом, как он говорит, ему не нравится играть, повторяясь, много дней подряд.

— Как же он мог быть с тобой непочтительным, если ты покровительствуешь ему и даже предложила воздвигнуть статую в его честь? — удивился Клавдий.

— Успех вскружил ему голову. Он становится все более спесив и претенциозен.

Клавдий досадливо покачал головой. Затем встал и поднял руки, требуя тишины.

— Мнестер выступал в Риме два дня подряд, почувствовал себя усталым и не смог приехать в Неаполь, — объявил он.

Свистки и возгласы недовольства полетели со скамей, и это заставило Клавдия продолжить:

— Мне понятно ваше разочарование, но нельзя требовать слишком много от простого смертного. Знайте, что я намерен посвятить ему статую в Риме.

Сообщение было встречено аплодисментами, после чего император объявил:

— Чтобы завершить этот первый конкурсный день, прежде чем вы сможете насладиться искусством танцовщиц и мимов, которые готовятся выступить перед вами, послушайте стихи моего дорогого и высокочтимого брата Германика.

К вечеру Луций Домиций, разумеется уже начавший скучать, стал приставать к маленькому Британику. Встав перед ним, он принялся размахивать руками, изображая танцовщиков. Кое-кто из сидевших рядом зрителей заулыбался и даже зааплодировал — больше из подхалимства, чем от умиления перед проделками избалованного ребенка. Мессалина прогнала его: она терпеть не могла этого наглого мальчишку. Какой бы безобидной ни была его проказа, внимание к нему со стороны некоторых зрителей усилило ее неприязнь. Всю обратную дорогу в Байи она молчала, и лицо ее было сурово и непроницаемо. Но как только она осталась с Клавдием и Нарциссом, последовавшим за ними по приглашению императора в личные покои дворца, Мессалина дала волю своему гневу:

— Клавдий, ты проявляешь возмутительную слабость! Когда этот несносный мальчишка Домиций начинает танцевать, точно потешный карлик, подзадоривая Британика, ты ничего не находишь лучше, как улыбаться! Разве ты не видел, что народ восторгался им, словно он наследник трона, а до нашего сына никому и дела нет!

— Успокойся, Мессалина, — отвечал Клавдий. — Это всего лишь детские шалости, а те, кого ты называешь народом, просто несколько сидящих по соседству людей, которые захлопали, желая мне угодить.