Мессалина - [28]

Старик, которого преторианцы толчками заставили приблизиться к Калигуле, гордо смерил его взглядом. Император прищурился и с обычным своим язвительным смехом проговорил:

— Итак, Трасилл, сделай нам последнее предсказание: скажи, верно ли ты предвидел час своей смерти?

— Знай, Калигула, — отвечал ему старик громким и твердым голосом, — что момент нашей смерти известен одним лишь богам. Но тебе я могу предсказать, что за твои жестокие безумства тебя постигнет страшная, но заслуженная гибель из рук тех, кто в эту минуту смеется надо мной, желая угодить тебе. Ибо ты самый отвратительный тиран, которого изрыгала земля.

Сказав эти слова, заставившие Калигулу побледнеть, старик бросился в пропасть. Снизу послышался треск сломавшейся ветки и грохот падающих камней, которые тело увлекало за собой. Потом снова наступила тишина.

— Мне не следовало позволять так быстро умереть этому провозвестнику несчастий, — сквозь зубы процедил Калигула.

— Чего ты боишься? — заговорил находчивый Геликон. — Трасилл никогда не умел ни обнаруживать истину, ни предсказывать будущее. Ты сам заметил, что он всегда говорил обратное тому, что происходило в действительности.

Калигула уже приготовился ответить, когда с моря донесся глухой шум.

— Подойдите, подойдите, — велел Калигула приближенным. — Вот новое и притом бесплатное зрелище, за него сенаторам не придется выкладывать свои динарии.

Все подбежали к краю обрыва. Оттуда было видно, как преторианцы, исполняя приказание Калигулы, которое император дал их начальнику, прежде чем уехать на колеснице, сталкивали людей с моста, пронзали мечами тех, кто старался защититься, и били тех, кто, упав в море, пытался выбраться из воды и снова влезть на мост. — Раз они не желают воздавать хвалу цезарю, пусть, по крайней мере, у них будет причина проклинать его, — произнес Калигула в качестве надгробной речи.

Некоторое время он созерцал жуткое зрелище, потом резко отвернулся и объявил:

— Я голоден. Пора ехать обедать.

Он направился к Клавдию, который тряс головой, страшась новых безумств императора.

— Этот Трасилл был старый дурак, как и ты, мой дядюшка. Он помешался на математике, а ты — на истории! Пойдем-ка лучше со мной, познакомишься с Милонией.

— С Милонией? — переспросил Клавдий, который никогда не слышал о женщине с таким именем.

— Как, ты не знаешь, кто такая Милония? Юпитер, ты слышишь это? Он не знает, кто такая Милония, моя будущая супруга, мать будущего наследника империи!

Клавдий, не зная, как себя повести, важно покачал головой, в то время как Калигула, повернувшись к нему спиной, продолжал:

— Это я ее называю Милонией. А вообще-то ее зовут Цезония. Ее мать, Вестилия, имела семерых детей от шести мужей. Она сама уже мать трех дочерей. Я уверен, что она родит мне ребенка. Когда она забеременеет, я женюсь на ней.

Хотя Клавдий никогда не видел Цезонии, слухи о ее репутации долетали до его ушей. О ней говорили как о самой развратной женщине в Риме, что являлось немалой заслугой в городе, где все соперничали друг с другом в беспутстве.

В Байях Калигула жил на огромной, утопающей в садах императорской вилле, расположенной на возвышенностях, к югу от Города. Только избранные люди из его свиты получили приглашение сопровождать его.

В тенистых садах вокруг столов были расставлены ложа, на которых уже возлежали придворные женщины в ожидании прибытия императора. Когда Калигула появился, они встали, чтобы приветствовать его, а Цезония пошла ему навстречу.

— Цезония, — сказал Калигула, — я хочу представить тебе моего дядю, который будет и твоим, когда ты сделаешь меня отцом. Клавдий, ты должен знать, что семья Цезонии принадлежит к сенатскому сословию.

Клавдий попытался улыбнуться Цезонии, которую нашел некрасивой. В то же время ее вялые движения обнаруживали в ней и безудержную похотливость, и мягкую чувственность. Ее пухлые губы напрашивались на поцелуй, а томный взгляд призывал к наслаждению.

— Ты не можешь судить о ее красоте, когда она в этой длинной одежде, — сказал Калигула Клавдию. — Надо видеть ее обнаженной.

При этих словах он сам расстегнул брошь, удерживающую на плече складки столы, и платье упало на землю. Клавдий подивился тому, что Калигула влюбился в женщину уже не первой молодости, у которой после троекратных родов погрузнели грудь и живот. У нее были короткие ноги, а слишком мясистый зад подчеркивал ее невысокий рост.

— Гай, ты Юпитер и нашел свою Юнону, — заикаясь, пробормотал Клавдий.

Калигула воздел глаза к небу, где жалобно прокричала пролетавшая чайка.

— О Юпитер! — воскликнул он и взметнул руками. — Не указываешь ли ты мне на мою будущую супругу, которая подарит мне наследника?

Калигула сделал вид, что прислушивается; он уже не раз публично демонстрировал, что разговаривает с Юпитером.

— Что ты говоришь? — продолжал он. — Ты мне это подтверждаешь?

Затем, повернувшись к собравшимся, сказал:

— Вы все видели, друзья мои, что Юпитер возвещает мне женитьбу и мое грядущее отцовство, и, чтобы узнать это, я не нуждаюсь в авгурах и звездочетах.

Все зааплодировали, и Калигула обратился к Цезонии:

— Дядя сказал, что ты Юнона, но сейчас ты — Венера, а я — Марс. Как Венера, оставайся нагой, в одних только драгоценностях, чтобы каждый мог восхититься твоей красотой и позавидовать Гаю, который делит с тобой ложе. Какая прелестная шея, — прибавил он, гладя свою любовницу. — И все же стоит мне приказать — и ее перережут!