Мешок с костями - [36]

Я выбрал второй вариант. Не мог меня развернуть один лишь звук, услышанный в прихожей. Не мог, потому что слишком многое означал для меня приезд в «Сару-Хохотушку».

Голоса в голове я слышал с тех пор, как помню себя. Не знаю, непременный ли это атрибут писателя или нет. Моим коллегам я такого вопроса не задавал. Не видел в этом необходимости, потому что знал, каждый голос — тот же я, но в другой ипостаси. Часто, конечно, я слышал голоса других людей, а самым знакомым (и близким) был мне голос Джо. Вот тут этот голос и зазвучал, и слышались в нем любопытство, легкая ирония и… одобрение.

Решил побороться, Майк?

— Да, — ответил я, стоя в темноте перед сверкающей в свете фонаря хромированной радиаторной решеткой. — Спасибо тебе, крошка.

Что ж, значит, есть повод выпить, верно?

Да. Повод был. Я сел в машину, завел двигатель и поехал по дороге. А добравшись до проселка, свернул на него.

* * *

Я не услышал детского плача, когда второй раз вошел в дом. Медленно прошелся по всему первому этажу с фонарем в руке, пока не зажег свет во всех комнатах. Если в это время кто-то еще плавал на лодке у северного берега Темного Следа, он мог бы принять старую «Сару» за спилберговскую летающую тарелку.

Я думаю, дома живут своей жизнью в потоке времени, отличном от того, в котором пребывают их обитатели. Во всяком случае, скорость у этого потока поменьше. В доме, особенно в старом доме, прошлое ближе. В моей жизни Джо уже четыре года как умерла, но в «Саре» эти годы сжались до месяцев. Я вошел в дом, зажег все лампы, поставил фонарь на книжную полку и лишь тогда окончательно уразумел, как же я боялся возвращения в «Сару-Хохотушку». Боялся разбудить свое горе свидетельствами того, сколь безвременно ушла от меня Джо. Книгой, лежащей на столике у дальнего угла дивана, на котором Джо любила сидеть в ночной рубашке, читать и есть сливы; картонной коробкой с овсяными хлопьями, которые она всегда ела на завтрак, на полке в кладовой; ее старым зеленым халатом, который висел на крючке с обратной стороны двери в ванную в южном крыле. По терминологии Билла Дина — «новом крыле», хотя построили его задолго до того, как мы впервые увидели «Сару».

Бренда Мизерв хорошо потрудилась, по-человечески хорошо, постаравшись убрать с глаз то, что могло напомнить мне о Джо, но все она убрать не могла. Романы Дороти Сэйер о Питере Уимсли, купленные Джо, по-прежнему стояли в книжном шкафу в гостиной. Джо прозвала мышиную голову на каминной доске Бантером и однажды, уж не помню по какой причине (едва ли кому из предков Бантера это понравилось бы), повесила на волосатую мышкину шею колокольчик. Он висел до сих пор, на красной ленте. Миссис Мизерв, должно быть, этот колокольчик поставил в тупик, она наверняка долго размышляла над тем, убрать его или нет, не зная, что на нашем семейном языке «позвонить в колокольчик Бантера» означало заняться любовью на диване в гостиной (у нас с Джо такое случалось довольно часто). Бренда Мизерв сделала все, что могла, но любая крепкая семья — территория, недоступная посторонним, белое пятно, без которых карте общества не обойтись. А то, о чем не знают другие, остается твоим.

Я ходил по дому, к чему-то прикасался, на что-то смотрел, как бы заново открывая для себя те или иные вещи. И во всем я видел Джо. А когда я уселся в старое плетеное кресло перед телевизором, и оно заскрипело подо мной, я буквально услышал голос Джо: «Какой же противный звук».

Я закрыл лицо руками и заплакал. Наверное, в тот вечер я в последний раз оплакивал Джо, но от этого мне легче не было. Я плакал, пока не понял, что внутри что-то сломается, если я не остановлюсь. Когда слезы иссякли, на меня внезапно напала икота. А потом навалилась жуткая усталость. Ломило все тело. Частично потому, что я отшагал больше двух миль, но в основном от жуткого нервного напряжения, вызванного приездом в «Сару»… и решением остаться здесь. Чтобы бороться. И еще этот странный детский плач, который я услышал, когда в первый раз переступил порог…

Я умылся над раковиной в кухне, смыл со щек слезы, высморкался. Затем отнес чемоданы в северное крыло, где находилась спальня для гостей. У меня не было ни малейшего желания спать в южном крыле, в главной спальне, где мы всегда спали с Джо.

Бренда Мизерв это предугадала. На комоде стоял букет полевых цветов. Под ним лежала записка:

С возвращением, мистер Нунэн.

Если б не крайняя эмоциональная опустошенность, я бы, увидев записку, вновь расплакался. Наклонившись к цветам, я глубоко вдохнул. Хорошо они пахли, солнечным светом. Потом я разделся, побросав все на пол, и откинул покрывало. Чистые простыни, чистые наволочки. И все тот же Нунэн, залезающий между первыми, чтобы положить голову на последние.

Я лежал при включенной лампе на прикроватном столике, смотрел на тени на потолке, все еще отказываясь поверить, что я в этом доме и в этой кровати. Да, конечно, закутанный в саван призрак не встретил меня, но во мне крепла уверенность, что он придет ко мне в моих снах.

Иногда, во всяком случае для меня, переход от бодрствования ко сну и обратно растянут во времени. В ту ночь все произошло мгновенно. Я не заметил, как заснул, а проснулся уже утром, когда спальню заливал солнечный свет. Лампа на столике все горела. Я не помнил, чтобы мне что-нибудь снилось, но вроде бы ночью я один раз просыпался и слышал доносящийся издалека тоненький звон колокольчика.