Мещанин Адамейко - [6]

Такое раздражительное подчас отношение этой женщины к Ардальону Порфирьевичу могло, очевидно, вызываться двумя обстоятельствами, известными всем обитателям дома. Первое из них — наружность Ардальона Адамейко, и второе — тот

образ жизни, который вел этот человек. Может быть, к этому прибавилось бы и третье — образ мыслей Ардальона Порфирьевича, но он никогда не делился ими со своей женой, а отношение к ним Елизаветы Григорьевны было неизвестно.

Внешность, — как и убеждения Адамейко, — не соответствовала его молодому возрасту. Впрочем, лучше всего читатель убедится в этом в свое время, когда вместе с Ардальоном Порфирьевичем посмотрит в зеркало, стоящее в квартире вдовы покойного подпольного адвоката Николая Матвеевича Пострункова — Варвары Семеновны: лицо Адамейко тогда не претерпело никаких почти изменений и было таким же, каким привыкли его видеть все встречавшие его часто на С-ской улице.

Времяпровождение же Адамейко в значительной степени зависело от того, что уже известно нам из его разговора с Федором Суховым: Ардальон Порфирьевич «не находился при советской службе» и был, как и его новый знакомый, безработным. Весной расформировали учреждение, где работал он старшим счетоводом, и Ардальон Порфирьевич остался без службы. Елизавета Григорьевна жаловалась всем в доме на своего мужа, никак не старавшегося, по ее словам, раздобыть себе новую работу и предпочитавшего, очевидно, жить на те средства, которые вносила в дом она, Елизавета Григорьевна, торговавшая на Клинском рынке галантереей и мелким товаром.

В правоте Елизаветы Григорьевны жильцы дома не сомневались уже по одному тому, что Адамейко никогда ее в разговорах и не оспаривал, — это он доказывал всем каждодневно. Утром, когда Елизавета Григорьевна уходила к своему ларьку, на рынок, выходил из дому и Ардальон Порфирьевич. Проводив жену и проскучав некоторое время за прилавком, он, — как только начинали подходить покупатели, — покидал рынок и, пробравшись сквозь толпу на проспект, начинал свой день. И начало этого дня, 28 августа, когда произошла вторая встреча его с Федором Суховым, ничем почти — до этой встречи — не отличалось от предыдущих, и краткое описание его может облегчить читателю увидеть Ардальона Адамейко таким, каким видели его в продолжение дня различные прохожие на улице или жильцы общего с ним дома.

Впоследствии, на суде, прокурор живо интересовался, как говорил, «распорядком дня» Ардальона Порфирьевича, pacспрашивал усердно о каждой мелочи — о привычках подсудимого, о разговорах его, о встречах с ним его знакомых. Помнится, прокурор своим усердием вызвал недоумение и даже невольное раздражение у присутствовавшей в зале суда публики, когда непонятно для всех осложнил свои расспросы, предложив свидетелям и Ардальону Порфирьевичу рассказывать подробно про общение его не только с людьми, но и… с животными.

Действительно, вначале прокурорские домогания мало были понятны слушателям этого, по существу, обычного процесса; кто-то в публике не без злой иронии повторил тогда, что усердие прокурора может дойти даже до того, что он вот-вот скоро будет просить суд о допросе того самого… белого шпица, с которым был так ласков и кормил всегда сладостями подсудимый Адамейко.

Но предстать собаке пред судом, вопреки насмешкам кое— кого, не понадобилось, а прокурор своего же все-таки добился и доказал суду, что обвиняемый действовал бесспорно с заранее обдуманным намерением. Прокурорские доводы были вполне убедительными, но он не был целиком прав, как это увидит читатель позже.

Вернемся, однако, к описанию дня 28 августа.

Как всегда, — прежде чем отправиться в ближайший маленький скверик, где просиживал часто по нескольку часов, — Ардальон Порфирьевич купил на углу газету и, медленно и вяло шагая, порой натыкаясь на встречных прохожих, — тут же, на улице, начал внимательно ее читать. Газеты Ардальон Порфирьевич читал, как никто, аккуратно и добросовестно, и можно было, пожалуй, удивляться тому интересу, который почти с одинаковой силой проявлял этот человек к вопросам политики и к обычной газетной хронике происшествий.

Частенько по вечерам он заходил в контору домоуправления и подолгу рассказывал присутствовавшим различные новости. Вдвойне и по-особенному любопытны были они в передаче Ардальона Порфирьевича!

Если он рассказывал о каком-нибудь случае самоубийства, то тут же непременно сообщал, что он давно уже подметил молодой возраст и принадлежность почти всех самоубийц к одному социальному классу, на знамени которого — самое горячее утверждение новой жизни…

Когда делился впечатлениями о теоретических спорах среди коммунистической партии о началах демократии, — неожиданно называл все эти споры «вздором», «праздной болтовней», которая вот и создает угрозу для самой партии.

А если заходила речь о дороговизне или о перебоях в хозяйстве страны, так же неожиданно заявлял: «А крестьянам надо землю продавать обязательно. И чтоб с купчими крепостями. Эх, если б Ленин был жив!…»

Неожиданные, а иногда и прямо противоположные заключения, делавшиеся Ардальоном Адамейко по поводу различных вопросов, — в общем таили все же в себе зерна того отношения к новой жизни России, которое в наши дни отождествляется с мыслями о поражении революции…