Мещанин Адамейко - [2]

— Детям — первый пропуск! Известно, законом даже…

— Зак-о-ном? А ты что, — инспектором над ими приставлен?

— Справедливость! — И он опять вернулся к своему прежнему месту у витрины.

— Дитячий супчик! — кивнул в его сторону инвалид, подходя к стоявшему близко Ардальону Порфирьевичу. — Гражданин, дозвольте папироску!

— Не курю.

— Жаль. Дитячий супчик, я вам говорю! — кивнул он опять на человека у витрины, вынимая и кармана шинели коробку папирос. — Позорная специальность, я вам скажу. Теперь много этих развелось паразитов: пятилетка какая-нибудь жалостная слезно у граждан вымолит, а он у ей отбирает для своих взрослых надобностей. Справедливость! Видал, какой Карла-Марс?! Вот что я вам скажу, гражданин…

Но Адамейко его уже не слушал.

Он мог беспрепятственно продолжать свой путь, освобожденный уже трамваем, но это, очевидно, не входило теперь в его намерения. Он повернулся спиной к инвалиду и одну минуту пристально всматривался в человека, так уверенно и решительно защитившего только что нищенствующих ребятишек.

Неизвестно, что сделал бы потом Ардальон Порфирьевич, — может быть, мгновенно он перестал бы думать об этом человеке и завернул бы за угол С-ской улицы, — но стоявший у витрины подошел вдруг опять к ребятишкам, только что получившим милостыню от нескольких посетителей кондитерской, и Ардальон Порфирьевич вновь услышал его густой, чуть рокочущий голос:

— Сдавай, Галька, а то еще потеряешь. И потом монета, может, грязная бывает: ребенку, говорят, не заразиться б!… Давай, девонька… И ты, сынок.

Он отобрал у них деньги и отошел на прежнее место.

«Боится заразы, каков?!» — усмехнулся про себя удивленный Ардальон Порфирьевич.

— Вот узнаем-с… — почти уже вслух проговорил он. — И насчет твоей справедливости… да… Каков ты…

Он вдруг подошел к витрине и, чуть пригнув в поклоне голову, обратился к неизвестному:

— Адамейко, Ардальон Порфирьевич Адамейко. Это я… заинтересован очень, потому три минуты бескорыстно наблюдаю…

— Не воспрещается, — коротко, и словно не удивившись, ответил тот. — И продолжать можете, коли других занятий у вас не осталось.

Усмехнулся и тотчас же озабоченно посмотрел в сторону стоявших на посту детей: сегодня им шла удача, им и кондитерской.

— Адамейко я… — повторил опять для чего-то Ардальон Порфирьевич.

— Слыхал уже. И безразлично! Поверьте на слово! Адамейко или, как моя, — Сухов, — все едино безразлично. Кабы польза от этого!

— Нетерпеливость — ее враг. Враг! — заметьте… Вот ребятишки… Знакомые-то ваши, Галочка и мальчик… Они, хоть и простудиться и заразиться могут, но к терпенью приучаются. И потому польза видимая и для других… Для вас, к примеру в данном деле!

Сухов бросил на него сердитый взгляд и настороженно нахмурил брови. Адамейко заметил это.

— Я это все говорю — на честное слово, поверьте! — совершенно бескорыстно. Ибо какая тут может быть для меня корысть? — продолжал Ардальон Порфирьевич, изобразив свою незаинтересованность выразительным поджатием губ. — Сами понимаете: если б был я, скажем, советский смотритель по детским делам или по борьбе с корыстной эксплуатацией чужих детей…

— Дети — мои, родные! — не сдержался Сухов.

— …или даже собственных, о чем в газетах обстоятельно пишут… — продолжал Адамейко. — А то я… кто я? Посторонний частный гражданин — Ардальон Порфирьевич — и больше ничего!… Может, и чувство у таких не хуже; может, какой-нибудь Адамейко тоже хочет помощь оказать… Я вот хочу,

хоть на кондитерскую средств не имею. Я вот, Ардальон Порфирьевич!…

— Ар-даль-он… — вдруг усмехнулся Сухов, растеряв хмурь бровей. — Имя, извините, гражданин, с животного вроде… будто пес здоровый, дог барский. А тут вдруг — такая простая фигура!

Он, улыбаясь, окинул взглядом худенького, костистого Адамейко. Тот тоже ответил улыбкой:

— Не отрицаю вашей мысли, ибо остроумна. Но жена моя в шутку и ласково называет еще «Медальон… Медальончик». Впрочем, последним словом весьма редко. Так вот… я и говорю…

— Чего вам от меня надо? — оборвал вдруг его сердито Сухов. — Цель какую имеете в разговоре со мной?…

— Никакой — чтоб она вредной была, поверьте… и откровенность свою не запрячу про себя. Удивили вы меня некоторым разговором с соперником ваших детей… с инвалидом. Слово вы такое сказали, сами, может, это слово по-настоящему не замечаете. А слово это — не холостой патрон. Нет! Риск опасный в этом слове, порох-слово, ей-ей!…

Дождь вдруг заметно усилился, сгоняя пешеходов к выступам стен, к воротам, под навесы.

— Пойду! — бросился к соседним воротам Сухов. — Холостой тут разговор с вами…

В этот момент обстоятельства складывались так для Ардальона Порфирьевича Адамейко, что он мог бы еще вполне избежать повстречавшегося в этот вечер с ним рока, но такова уже судьба этого человека, делавшего тогда все для того, чтобы себя погубить.

Читатель, прочтя эту повесть до конца, возможно, и не ошибется, сказав, что Ардальон Адамейко все равно не мог бы закончить свою жизнь нормально, так как он шел к своему концу в некотором смысле совершенно последовательно и неуклонно; читатель напомнит нам и общие убеждения Ардальона Порфирьевича и отдельно — то, что мысль о квартире, где была ласковая белая собачка-шпиц, еще раньше существовала у него, до встречи с Федором Суховым, — и многое другое, о чем сейчас не станем упоминать.