Месье, сделайте мне больно - [14]

Под защитой сумрака, царящего в кабинете – лампа, поставленная на комод огромных размеров в стиле ампир, едва освещала комнату, – Злибовик молча слушал мой монолог. Что он думал об этом? Верил ли он, и он тоже, в удар грома средь ясного неба? Этого заслуженного психоаналитика с блестящим прошлым, жизнь которого отождествлялась с психоанализом, было трудно провести. Он знал Фрейда, общался с такими выдающимися людьми, как Мари Бонапарт,[5] Саша Нахт, Даниэль Лагаш,[6] участвовал в основании Школы фрейдистов и создал после ее роспуска Аналитический кружок, работа которого вызывала уважение, несмотря на постоянные финансовые трудности. Именно благодаря ему кружок продолжал существовать. Я восхищался тем, что в его возрасте у него еще были силы руководить, даже если Флоранс совсем не уважала его. «Смешной чудак, – говорила она о нем, – не способный заставить свою лавочку работать, со своим венгерским акцентом он мнит себя Ференчи[7]». Эти суждения казались мне жестокими и несправедливыми. Злибовик годами следил за моей работой. Иногда у нас возникали разногласия,[8] но мы договаривались, и я был ему признателен за то, что он принимает меня на своей кушетке.

Однако сегодня утром у меня было впечатление, что он оставит меня одного с моей проблемой. Никогда его молчание не казалось мне таким гнетущим. Я напрасно искал, что еще сказать, ничего не приходило на ум. Кушетка стояла напротив окна. Оттуда был виден центр Бобур, или, по крайней мере, его очертания в тумане – несколько расплывчатых фигур, исчезающих в мертвенно-бледной пелене.

– Вы ждете объяснения с точки зрения психоанализа? – спросил Злибовик.

– Я не для этого пришел, а для того…

Слова замерли у меня во рту. Зачем я пришел? Чтобы разобраться в своем состоянии прежде, чем поставить в известность Шапиро? Вот что я говорил себе перед тем, как вытянуться на кушетке, но не дело психоанализа объяснять. Я пришел по другой причине.

– Чтобы узнать, – снова заговорил я, – могу ли я расстаться с Ребеккой. Бросить ее, ради тюрьмы или психиатрической больницы, забавное предпочтение, правда? Очутиться в четырех стенах, без нее. Я больше не услышу, как она скажет: «Займитесь со мной любовью, немедленно». Немедленно, мне, психо… Я не хочу ее оставлять, далее если жизнь с ней невозможна, далее если она раздергана, как ее картины. Я не люблю ее живопись – она смеется над этим. Когда я купил у нее «Конец света», она рассмеялась мне в лицо. Мы образуем любопытную пару, связанную низшими инстинктами. Впервые я испытываю подобное с женщиной. Ничего похожего на то, что было у меня с Флоранс. В браке мы были невероятно стыдливы. Конечно, нам случалось иногда попробовать что-нибудь необычное, например, заняться любовью перед зеркалами в гостиной, но наши фантазии дальше не шли. Обычно мы оказывались в спальне, где наши шалости пронизывало взаимное уважение, поэтому мы редко безумствовали. У меня было несколько любовниц после развода, но нельзя сказать, чтобы это сильно отличалось от того, что было с Флоранс. А с Ребеккой мы не стыдимся ничего, желание – наше единственное правило. У нас нет других целей, кроме как утолить его. Вот почему она была в ярости, когда я заставил ее ждать и оставил наедине со своим желанием.

Она обвиняла меня в том, что я был с другой женщиной, как если бы почувствовала присутствие Ольги. Странная соперница Ольга в любви отказывала во всем том, что Ребекка в ней ищет. Истинные противоположности. У меня такое ощущение, словно я мог выносить одну, только будучи с другой. Расстояние, отделяющее кушетку от кровати, возможно, не такое уж и большое… Но для меня все только что разрушилось. Я повсюду в проигрыше: и пациенты, и любовница Ребекка постоянно повторяет, что хочет меня бросить, что то, что происходит между нами, ни к чему не приведет. Если это действительно то, чего она хочет, она это получит. По возвращении я собираюсь позвонить Шапиро, а потом, будь что будет.

– Хорошо, Мишель.

Злибовик поднялся с кресла.

Я тоже встал, заплатил шестьсот франков и оставил его, на прощание пожав ему руку. Сеанс, который походил на любой другой и смысл которого ускользал от меня.

Снаружи было очень холодно. Центр Бобур и рядом стоящие здания исчезали в тумане.

Уже на расстоянии метра ничего не было видно. Я сел в свой «Вольво», завел мотор и медленно тронулся. Меня окружала молочно-белая пелена, откуда иногда выныривала какая-нибудь едва катившаяся машина. Целый город, казалось, замер, застыл в мертвой тишине, как Ольга Монтиньяк на моей кушетке. Неужели мою жизнь постигнет та же участь? Насчет этого я совершенно не продвинулся со Злибовиком. Это верно, что психоанализ имеет смысл, только если занимаешься им давно, чудо не происходит на первом сеансе. Через несколько лет человек вдруг обнаруживает, что незаметно стал другим и что приключение подходит к концу. Может, это мой случай? Но прекратить со Злибовиком в моем положении больше походило на разрыв, чем на завершение. Разрыв силой обстоятельств или, скорее, силой закона. Три года я посещал его кушетку. Привела меня туда, по существу, совершенно банальная причина – развод, от которого я еще не пришел в себя и хотел поправить Ребеккой и сыном Мэтью, но его, к сожалению, я видел только раз в две недели по выходным. Возможно, были и другие причины, менее ясные и определенные, которые иногда воплощались в моей работе и, сочетаясь между собой, поддерживали во мне почти постоянное чувство отчаяния.