Мёртвый палец - [20]

— Говорите, милостивый государь, — отвечал председатель.

— Я расскажу вам все, — начал молодой человек, — и думаю, что мои показания могут послужить к открытию преступника. Господин доктор Помар только что сообщил, что Юлия — мамзель Юлия Минс, — была изнасилована. Если это действительно так, то я более не сомневаюсь, кто совершил все эти ужасные злодеяния… Я его знаю…

— Назовите его! — крикнули все присутствовавшие.

— Но берегитесь, милостивый государь, заподозрить невинного! Помните, что свое показание вы должны будете подтвердить присягой! — сказал предостерегающим тоном председатель, почему-то чувствовавший к Дюбуру антипатию.

— Я это помню, милостивый государь, — отвечал гордо Дюбур, — но я слишком твердо уверен, чтобы иметь малейшее сомнение в том, что мое подозрение падет не на невинного. Итак, преступник — Иосиф Минс, собственный сын убитого. Да, милостивые государи, в таком важном деле я вынужден, как ни тяжело это для меня, подавить всякое чувство дружбы. Правосудие прежде всего; это моя обязанность перед самим собой и перед целым светом; мне повелевает это и Бог, и моя собственная совесть; я должен говорить, я должен исполнить свой долг.

Это самоувещание было встречено всеобщим молчанием. Только председатель, подававший знаки нетерпения вследствие многоречивости молодого человека, воскликнул с досадой:

— Избавьте нас от этих прекрасных фраз, милостивый государь, и говорите, наконец, дело! Какие у вас доказательства, что виновник — Иосиф Минс?

— Вы увидите это из моего показания, милостивый государь, — отвечал холодно Дюбур и затем, обратившись к собранно, тотчас же продолжал:

— Да, милостивые государи, с той самой минуты, как я услышал из уст высокопочтенного господина аббата Сес-тили об этих гнусных деяниях, мое подозрение пало на Иосифа Минса, которого я еще вчера считал за своего лучшего друга и с которым я в своем ослеплении думал соединиться еще более крепкими узами. Да и кому могло прийти в голову, что молодой человек вдруг начнет свое преступное поприще с убийства отца, сестры и служанки? Но теперь я, сначала не веривший в это тройное злодеяние, убедился в нем, когда услыхал, что девушка перед убийством была изнасилована. Именно это преступление и превратило мое подозрение в уверенность, что виновный — не кто иной, как Иосиф Минс.

— Из чего же вы это заключаете, милостивый государь? — спросил недоверчиво председатель, когда Дюбур остановился, чтобы посмотреть, какое впечатление произвело на слушателей его сообщение.

— Из его признаний, — отвечал спокойно молодой человек. — Он, игравший перед светом роль добродетельного героя и часто бранивший меня за мои веселые похождения, так что и я считал его за самого добродетельного и религиозного человека, месяца три тому назад поразил меня откровенным признанием, что он чувствует к сестре преступную склонность. Отправлялись ли мы с ним на прогулку, или находились где-нибудь наедине, мой бедный, заблудший друг только и твердил о своей любви к сестре, о том, что эта несчастная страсть не давала ему никакого покоя и что он, во чтобы то ни стало, должен удовлетворить ее. Сначала я смеялся над ним, так как я обыкновенно все принимаю в виде шутки, но это его очень сердило. Тогда я постарался эту противоестественную страсть в нем побороть нравственными и религиозными увещаниями. Но все мои старания оказались бесплодными, я проповедовал глухому, и вместо того, чтобы утихнуть, страсть этого холерического, дикого, неукротимого человека, не понимавшего всей преступности своей склонности, возгорелась еще более. Наконец, он дошел даже до того, что стал делать целомудренной Юлии бесстыдные предложения, о чем мне эта последняя и призналась вся в слезах, когда я встретил ее однажды необыкновенно бледной и с красными от слез глазами и спросил о причине ее огорчения.

В эту минуту аббат Сестили, с явным вниманием следивший за рассказом свидетеля вместе с другими находившимися в зале, взял из своей табакерки щепотку табака и уставился на ее крышку, как он имел обыкновение делать, когда что-нибудь казалось ему не совсем вероятным.

Дюбур нисколько не смутился этим молчаливым знаком сомнения в правдивости его рассказа и очень спокойно продолжал:

— Я счел, наконец, за лучшее средство исцелить своего друга от его несчастной страсти тем, что рассказал об этом его отцу. Бедному человеку сообщение показалось до того чудовищным, что он сначала не хотел мне и верить. Лишь только тогда, когда он спросил об этом дочь, и эта последняя подтвердила все то, что я ему передал, он убедился, и с этой поры стал придумывать, как бы удалить от дочери обезумевшего сына. Вследствие этого между Иосифом и раздраженным отцом дошло до крайне бурной сцены, окончившейся тем, что первый оставил отеческий кров с намерением лишить себя жизни, однако не сделал этого и в тот же день вернулся к отцу и на коленях просил у него прощения. Отец простил его с тем, чтобы он подавил в себе преступную страсть и постарался исправиться.

— Когда это случилось? — спросил председатель рассказчика. — Без сомнения, вы можете в точности припомнить тот день, когда Иосиф Минс хотел лишить себя жизни?