Мёртвый палец - [14]

Наконец процессия достигла площади перед папским дворцом. Здесь должна была совершиться главная сцена всей забавы.

Посреди площади, на глазах легата, был воздвигнут громадный костер для сожжения масленицы среди всевозможного веселья. Когда траурная процессия пришла на площадь, то эта последняя была уже полна любопытных обоего пола.

Костер был окружен тройной цепью шутов и принц Карнавал был брошен на самый верх его. Тогда Дюбур рукой дал знак молчать, и когда все смолкло, запел сочиненную им самим песню, и последние слова каждой ее строфы повторялись всеми присутствующими.

Собравшаяся толпа разразилась исступленным криком одобрения, когда молодой человек окончил свою песню, и раздалось многоголосое: «Да здравствует Дюбур!» Последний скромно поблагодарил и дал знак обоим факельщикам поджигать костер.

Только что эти последние приготовились исполнить приказание, как вдруг два папских солдата протолкались сквозь толпу и вырвали у исполнителей факелы.

— Это что такое? Кто вам позволил мешать нашему удовольствию? — вспылил Дюбур.

— Да, да, что вам нужно? Прочь отсюда! — кричали некоторые молодые люди.

— Монсеньор легат приказывает вам спокойно разойтись по домам, — отвечал один из солдат.

— Нам никто не смеет приказывать! — закричали женщины. — Что мы хотим, то и делаем!

Из толпы посыпался град ругательств и проклятий.

— К черту легата! — послышался один голос.

— В огонь солдат! — крикнула какая-то грязная старуха.

— Сегодня мы еще имеем право веселиться, и никто не должен мешать нам, — спокойно заметил Дюбур. — Итак, не обращайте внимания, друзья, — обратился он к товарищам. Вперед, к костру!

Тотчас человек двадцать участников маскарада бросились на солдат, чтобы обезоружить их. К великому удовольствию толпы костер был зажжен, огромный столб дыма поднялся кверху и густым облаком закутал на минуту всю толпу. Страшные голоса заревели уличную песню и пушечная пальба завершила аутодафе.

Веселье и ликованье дошли до невозможного, каждый старался перекричать другого, как вдруг шум прекратился и наступила глубокая тишина.

Папским солдатам не удалось остановить неистовый рев толпы, но она мгновенно стихла при появлении достопочтенного, пользовавшегося всеобщим уважением и за свои добродетели и по своему высокому сану, человека. То был папский генерал-прокурор, аббат Сестили, семидесятипятилетний старик, исполненный достоинства и с ласковыми чертами лица, изобличавшими сердечную доброту.

Боязливо расступалась направо и налево толпа, чтобы дать ему место; он дал знак, что хочет говорить. Наконец к нему подошел Дюбур и подвел его к каменной скамье.

Аббат встал на нее и начал серьезным, убедительным тоном:

— Возлюбленные братья и сестры, выслушайте меня внимательно и не перерывайте, потому что то, что я намерен сообщить вам, исполнит сердца ваши ужасом. Приказывая вам разойтись по домам, легат сделал это не с тем, чтобы помешать вашему удовольствию, им же разрешенному; нет, напротив, монсеньор мне велел даже выразить вам свое живейшее сожаление о том, что он принужден превратить вашу радость в горе и ваши ликования в вопли. Братья и сестры, сердце мое наполнила скорбью мрачная весть, которую я имею вам передать: прошлой ночью в городе совершено ужасное преступление. Боюсь, что совершивший его гнусный злодей находится все еще в стенах нашего города и, может быть, среди вас, чтобы заглушить голос совести весельем и ликованием… Ввиду такого ужасного несчастья, вы будете сетовать, что предались удовольствию, и сожалеть о своей радости и веселье. Станет ли у вас духу продолжать свою пляску?

Всеобщий ужас охватил толпу, внимательно прислушивавшуюся к словам любимого священнослужителя. Теперь каждый сознавал свою вину и, по-видимому, раскаивался в неисполнении приказания идти домой. Несмотря на то, лишь немногие потихоньку прокрались вон из толпы, большинство же точно окаменело на своих местах и стояло в молчании, не проронив ни одного слова. Один боязливо, тревожно, украдкой поглядывал на другого, как бы желая прочесть на лице соседа, не он ли тот безбожный злодей, о котором говорил аббат.

Дюбур побледнел как мертвец и дрожал всеми членами, не будучи в состоянии вымолвить ни слова.

Аббат только что хотел спуститься со скамьи, как один из ближе стоявших к нему людей обратился к нему с вопросом:

— Над кем же совершено это страшное преступление, ваше высокопреподобие? Кто убийца?

— Убийство с грабежом? — спросил другой из толпы.

— Не знаю, — отвечал старец. — Власти не могли еще привести это в полную известность. Я знаю только то, что убиты Минсы, как я уже сказал вам перед этим.

Достойный служитель Божий, вследствие легко понятного возбуждения, в котором он находился, совершенно забыл, что он до сих пор не называл жертвы преступления. Этим известием, по-видимому, особенно поражен был Дю-бур, потому что в сильном испуге он попятился на шаг назад и, запинаясь, воскликнул:

— Как? Что вы говорите… ваше высокопреподобие… семейство… Минсов… все семейство?

Аббат с прискорбием склонил голову и повторил:

— Да, все семейство! Как жаль!

— О, Боже мой! — горестно пролепетал молодой человек, приложив руку к сердцу.