Мёртвый ноль - [80]

Наконец, он вошёл в бар. Это было место, что обычно зовётся «старым стилем», привлекавшее пожилых балтиморцев, которые ещё помнили город с мрачными тавернами, наполненными дымом, город пяти часов вечера, почитаемый всеми Джонни и Брукси. Все тут были толстыми, не имели шеи и выглядели так, что кинулись бы в драку при любом взгляде в глаза- даже женщины. Но также в этом месте ничего не замечали. Рэй сел у стойки, заказал пиво и принялся смотреть игру. «Иволги» вели 9–7, сделав позднюю пробежку. Очень волнующе. Затем он вызвал такси по соседству, вышел по неверному адресу, срезал через два двора и нашёл свою машину, нетронутую, стоявшую именно там, где он её оставил около пятнадцати часов назад. Сев внутрь, Рэй завёл двигатель и поехал в мотель в Лореле. После душа и получасового просмотра обзора перестрелки и бейсбола по телевизору он позвонил Суэггеру.

Отель «Времена года» Номер 500 Северо-западная улица М Вашингтон ДС 23-00

Её шея была изящной, кожа- алебастровой, зубы- ослепительно сияющими. Она носила такие украшения, которые мог подарить только король. Её волосы тёмной блондинки были собраны в копну наверху головы каскадом завитков, прядей и локонов. Глаза её были наивно-страстными.

Хочешь меня? Возьми меня. Заставь меня делать плохие вещи.

Жалко, что она была всего лишь в журнале. Зарзи положил его обратно. Он сидел один со своими часами. На нём был шёлковый халат, он только что вышел из ванной, причесался и напудрился во всех деликатных местах.

В нём текла кровь Александра, бывшая основой всему. Но за поколения она смешалась с тысячами струй ДНК горных воинов, несколькими монголами, поскольку какой-нибудь эскадрон кавалерии Чингис-хана точно побывал в его родных ущельях, оставив о себе память грабежами и потомством, смешавшимся позднее со смелыми европейскими исследователями, и наконец с предпринимателями, которые конвертировали европейскую потребность в маке в миллиардные деньги. Всё это смешалось в нём- восхитительном, экстраординарном владыке и провидце.

— Где мои «Тамс»? — крикнул он. — Желудок горит.

Слуга внёс и положил перед ним на серебряном блюдечке две чудесные таблетки.

— Ах… — сказал он, аккуратно проглотив измолотые крепкими зубами в лечебный мел таблетки.

«Облегчение…»- подумалось ему, когда пылающий пожар стих от лекарства.

— Лучше, мой господин?

— Да. Только ради этого Запад стоит пощадить. Хотя я уверен, что аэропланы, нефтяные вышки, ракеты, дифференциальное исчисление- всё это, как и антациды- исламское изобретение.

Слуга не ответил ничего, острота на нём угасла. Слуги не говорят на языке иронии, а лишь на языке послушания.

— Сколько тебе лет, юноша? — спросил он.

— Двадцать три, мой господин.

— Ты боишься смерти?

— Нет, мой господин.

— Почему ты так храбр?

— Я знаю, что у Аллаха всё предопределено, и если он захочет, я умру ради него. Это предначертано.

— Ну, а представь, что его план-это твоя работа в покорности до тех пор, пока ты не станешь некрасив, твои зубы сгниют и твой господин вышвырнет тебя на улицу, поскольку ты станешь ему противен. Ты станешь несчастнейшим кабульским нищим и замёрзнешь до смерти в грязи и дерьме жалкого переулка.

— Я…я не думал об этом, сэр. Но если это его план, то я приму эту жизнь.

— Вы, молодые, считаете, что в конце каждого пути лежит слава. Но в конце большинства путей лежит забвение.

— Как скажете, сэр.

— Так имей ты выбор, ты бы выбрал славу, нет?

— Конечно, сэр.

— А что если со славой вместе приходит смерть?

— Ничего страшного, сэр.

— Но ты ничто. Я не хочу унизить тебя, всё-таки мы на Западе, тут никто не унижает другого, но это правда, разве нет? Ты, в действительности, ничто. Ты живёшь чтобы носить мне таблетки, смывать унитаз, если я посру, отправлять моё грязное бельё в стирку. Не очень-то много у тебя в жизни, так что бросить это всё ради славы будет нетрудно, разве нет?

Красивое лицо молодого человека исказилось болью. Он хотел как-то сохранить достоинство, но не знал, куда это его приведёт, а совершать ошибки он не хотел. Он так ничего и не ответил, но смотрел так, как будто был грешником.

— А я, с другой стороны- возвышенный, одарённый красотой, умом, богатством, смелостью, восторгом миллионов- что я выберу, славу и раннюю смерть или комфортное существование в вечности? У меня есть гораздо больше что терять, нежели у тебя.

— Уверен, что вы выберете славу, сэр. Вы господин, лев, истинно верующий. Вы сделаете верно.

Старший собеседник хмыкнул.

Верно. Это так легко сходит с губ юности. В его простом возрасте «верно» легко узнаётся и выглядит понятным. Это ясно. Но для великого человека, как и для всех великих людей, многая мудрость и опыт пропускают слово «верно» через многие лабиринты и заслоны, сквозь которые нужно продираться. Поэтому-то «верно» не всегда было явным.

— Сюда, — сказал он, — подойди ко мне.

Он подвёл юношу к своему бюро, за которым мягко кружилась сотня часов.

— У тебя есть часы?

— Да, сэр.

— Покажи мне их.

Юноша протянул невпечатляющие дешёвые «Сейко», построенные на дешёвом кварцевом механизме, собранном в Швейцарии на огромном, унылом заводе, полном турецких эмигрантов, работавших за копейки, перевезённые в Японию, где где их вставили в корпус из штампованного металла и дешёвого пластика, затем посаженные на тонкий кожаный ремешок корейским иммигрантом за двадцать четыре цента в час, тринадцать из которых он отправлял родителям в Корею.