Мертвые повелевают. Новеллы - [103]

— Пабло, ты веришь, что мертвые повелевают?

Капитан пожал плечами. По его мнению, в мире нет ничего абсолютного. Быть может, власть мертвых не всегда была одинаково сильна и теперь уже приходит в упадок. В прежние времена они повелевали деспотически, это несомненно. Возможно, что и теперь они кое-где повелевают, но кое-где они навсегда утратили надежду на былое могущество. На Майорке, например, власть Фебрер испытывал глухое раздражение при воспоминании о своих ошибках и терзаниях. Проклятые мертвецы! Человечество не будет счастливым и свободным до тех пор, пока не покончит с ними.

— Пабло, убьем мертвых!

Капитан взглянул было на своего друга с некоторой тревогой, но, увидев его ясный взгляд, успокоился и сказал с улыбкой:

— По мне, пусть их убьют!

Затем, приняв серьезный вид, наклонившись вперед и пуская клубы дыма, чуэт добавил:

— Ты прав, убьем мертвых! Разрушим ненужные преграды, растопчем старый хлам, загромождающий и затрудняющий нам путь. Мы живем по заветам Моисея, по заветам Будды, Христа, Магомета и других человеческих пастырей, а естественней и разумней жить по законам наших собственных мыслей и чувств, Хайме оглянулся, словно отыскивая взглядом в глубине комнаты нежное лицо Маргалиды. Затем, собрав воедино все свои прежние тревоги и новые открывшиеся ему истины, он повторил с прежней настойчивостью: "Убьем мертвых!"

Голос Пабло отвлек его от размышлений:

— А ты бы женился теперь без страха и угрызений совести на моей племяннице?

Фебрер ответил не сразу. Да, он женился бы, невзирая на сомнения, которые так мучили его. Но при этом чего-то недоставало бы; чего-то, что выше воли и власти людей; чего нельзя купить и чему подвластен весь мир; что принесла с собой, сама того не зная, скромная Маргалида.

Тревоги его кончились. Начинается новая жизнь!

Нет, мертвые не повелевают: повелевает жизнь, а над жизнью властвует любовь.

Мадрид Май — декабрь 1908.

Рассказы

У РАЙСКИХ ВРАТ

Сидя на пороге таверны, дядюшка Бесеролес[74] из Альборайи чертил серпом по земле. Он искоса поглядывал на валенсийских крестьян: расположившись у цинковой стойки, они усиленно запрокидывали головы, то и дело запуская руки в тарелку, на которой плавали в оливковом масле ломтики кровяной колбасы.

Каждый день дядюшка Бесеролес выходил из дому с твердым намерением отправиться на работу в поле. Но, как назло, дьявол всегда подсовывал ему по дороге какого-нибудь дружка из таверны Ратата. Стаканчик за стаканчиком, рюмочка за рюмочкой — глядишь, уже к обедне звонят, а тут и вечер наступил; вот дядюшка Бесеролес так и не вышел из села.

Бесеролес сидел на корточках с видом старого завсегдатая и выжидал случая завязать беседу с посетителями; он надеялся, что его пригласят пропустить стаканчик-другой и окажут прочие знаки внимания, как это и подобает людям обходительным.

Дядюшка Бесеролес, вообще говоря, был человеком стоящим, хотя таверна и привлекала его больше, чем работа в поле. Бог мой, чего только он не знал! А какой это был мастер рассказывать разные истории — недаром прозвали его Бесеролес! И уж если в руки к нему попадал клочок газеты, то он не упускал случая прочитать его по складам от начала до конца.

Посетители таверны, слушая рассказы старика, покатывались со смеху, особенно когда речь заходила о священниках и монашках. Даже сам Ратат, величественно возвышавшийся за своей стойкой, довольно посмеивался, то и дело откупоривая новые штофы по просьбе щедрых гуляк, желавших вознаградить рассказчика. Вот и сейчас дядюшка Бесеролес в благодарность за угощение собирался начать очередную историю, но, услышав, что кто-то упомянул монахов, поспешил вмешаться в разговор:

— Да, это хитрющий народ. Их на мякине не проведешь. Как-то один монах обвел вокруг пальца самого апостола Петра. — И дядюшка Бесеролес, воодушевленный любопытством присутствующих, начал свой рассказ.

— То был наш, здешний монах, из монастыря Сан-Мигель де Лос Рейес, — отец Сальвадор, почитаемый всеми за ум и веселый нрав. Я лично его не знал, но мой дед еще помнил, как отец Сальвадор навещал его матушку. Он, бывало, стоял возле дома, скрестив пальцы на толстом брюхе, и ожидал, когда ему вынесут чашку шоколада.

— Ну и здоров же он был! Арроб[75] десять весил, не меньше! А на его сутану шла целая штука материи. За день он обходил домов десять и в каждом выпивал по чашке шоколаду, а когда приходил к моей прабабке, она его спрашивала:

— Что вам больше по вкусу, отец Сальвадор, глазунья с жареной картошкой или кровяная колбаса под соусом?

А монах в ответ хрипел:

— И то и другое, и то и другое.

Вот оттого-то он и был такой толстый и гладкий! И всюду, где бы он ни появлялся, он точно всех одаривал своим здоровьем; ребятишки, что рождались у нас в округе, все как две капли воды были похожи на него: такие же пухлые и толстенькие, с розовыми, как у поросят, мордочками.

Но на этом свете не знаешь, что хуже: объедаться или околевать с голоду. Как-то раз под вечер отец Сальвадор, возвращаясь с крестин (младенец был вылитый его портрет), вдруг так захрипел, что поднял на ноги всю округу. И лопнул, как бурдюк, — да простят мне такое непотребное сравнение.