Мертвые хорошо пахнут - [3]

И тиран уже не иссякал, рассуждая о пружинах и деревянном каркасе двуспальной кровати, о койке, украшенной резными котярами и рогатым зверьем. Столько в душе отблесков и оттенков.

Из уже остывшей ванны выйдет моя любимая дочь, шапочка из водорослей подберет ее волосы, на груди белый лист, в тесноте ее шерстка; нога ступит на петельки каракуля, упадут с завитков млечно-белые капли. Душ ее исхлестал, а шланг прободал.

Станет слышно, как в чулане под лестницей грызет зернышко мышонок Акажу, обустраивает в корзинке с лучинками уютное гнездышко. Стечет на улицу вода из ванны, унося грязцу и волоски, которые проглотят влюбленные. Взвизгнет во сне молодая борзая. Никто не заиграет на лютне в комнате моих сыновей. Пластины с плафонами на люстрах засидят мухи.

Длинные рыжие ресницы Жеструа смягчали свет.

Во дворе шарманщик будет развлекать детишек, отбивая на мостовой ритм своей музыки деревянной ногой не то коричного, не то розового дерева, самого нежного и смачного во всем лесу, окуните его в прозрачную воду, и оно ее замутит, погрузите в огонь, оно развеет дым. Его обезьянка-воровка горазда дергать за косы девочек и раздавать щелбаны мальчишкам. Все ребятишки во дворе, играют в рыцарей, к поясу привешен суровый меч. Двери подвала крепко-накрепко заперты на висячий замок: попав туда, никогда обратно не выйдешь. В зольной яме костяная мука, пыльца, траченная молью одежда и подчас глухое рычание из-под чугунной крышки, звяканье рукояти. На перекладине висит ковер из снега и опавших листьев. Его трясут, выбивают, хотят ближе к телу. Колотят палкой и веником, почистят источенный синий, красный, на котором ему доводилось спать, лиловый со следами плесени; на солнце они дозреют. Взлетающие волосы запутаются в стеблях герани и примулы, зацепятся за острые углы кровли, за перекрестные прутья решеток с цветами на подоконниках, резеда благоухает у кухонного крыльца, тигровый кот, кот леопардовый, полосатый как зебра на срединной стене. Без скрипа открывается и закрывается задняя дверь. Посетители в круглых шляпах в потайном тамбуре, ожидающие перед выпуклым зеркалом, когда их примет хозяин. Изнуренный посланец, рухнувший на пороге, ударившись головой о камень, та, расколотая, выставляет напоказ белесые гнусности под посеребренной фуражкой, его печальное как мрамор сердце и припухлость губ. Трепыхание в полумраке лестницы, плиссированные платья, кружева, голубые панталоны, покойник слишком окоченел и сгибаться уже не хочет. Слабого здоровья дети в прачечной, постоянно увлажненная тканина легких, из лохани поднимается пар и запах, шестеренки в масле, шкив вертит шестерню, лопасти, целые чаны нового, почитай незапятнанного белья, но, в складках, чешуйки бабочек, перламутр, ржа. Под застекленным потолком юноша будет играть на саксофоне, и дым сигареты наполнит собою купол.

Никто не должен прознать, в домике в саду я спрячу трех избранниц-девчушек. Над щипцом крыши крохотная ветряная мельничка не выдаст тайны. Под сенью подсолнухов займутся они моим медом, моим молоком и туком. Я не буду спускать с них глаз.

В саду и в огороде вчерашним саженцам помогут подпорки. Все, кто живет в доме, обязаны будут поставлять свои испражнения, дабы унавозить почву угольной в тех краях черноты. Грядки разделят аккуратно иззубренные бордюры и донья зеленых бутылок. Опоясанный изгородью из подсолнухов и увенчанный искривленной глицинией нужник опознают по пронзенной сердечком двери. На качелях можно будет укачать куклу или раскачать невесту. Над флигелем раскрутится стрелка флюгера, потечет в дубовую бочку дождевая вода. Забродят в траве опавшие груши, приманка для ос и мошкары, которую станут заглатывать козодои и стрижи с касатками, скользя по лунным дорожкам и солнечным кустам. Испив нектара и ликера, скорее бы снести яйцо… С медным опрыскивателем пригожий садовник, Василий, Бонифаций или Кирилл, чуть освежит подвявшую малышку-мимозу, окрасит те розы, что сочтет бледными, и утопит тлю. Выложит на край тарелки мышьяк, засверкает цветовое пятно. Кое-где не обрежет шиповник, и тот, сплетясь с боярышником в густую, колючую изгородь, укроет нас от ближайших соседей и их любопытства. Один и тот же многажды привитый ствол принесет августовские яблоки, длинные груши и айву. Повсюду под присмотром жимолость, плющ, повилика. Смиримся с пятью муравейниками, но вот слизняки рискуют скиснуть под роковой щепотью соли, а гусеницы будут безжалостно отслежены и загнаны в ловушку, сметены к яме и бездонной дыре. Под птиц три дерева выделю я сам: терновник, бузину и черешню; от остальных пусть держатся подальше. Мальчуганы по очереди послужат пугалом.

Выскребывая утоптанные дорожки, Василий, Бонифаций или Кирилл никогда не услышит слез моих пленниц, моих юных пчелок, моих работяжек. На аккуратно подстриженных фруктовых деревьях рассядутся улетевшие из зоопарка попугаи.

В пузатых тыквах схоронятся жужелицы и домовые. Усики гороха вцепятся в нижние ветви персиков, поднимутся к небу по податливым, сверкающим зеленой пылью ступеням, и лопнут стручки, спроваживая зерна садовнику в глаз и в клюв сойке. Вьющиеся вокруг кованой стали колонн и стоек стебли. Разрезая фрукты на четвертинки, отыщем уютно устроившиеся вместо косточек великолепные живые жемчужины и пропавшие незнамо когда золотые перстни. Малина о семи зернышках скрасит наше изгнание. Мелюзга, красные ранетки — для бабочек, им плодиться все лето. Детишкам останутся яблоки голубые, и они сварят их, начинив медом, липовым цветом, каштанами. Каштаны закатятся между ножек стульев, под сундуки и лари.