Мертвые души. Том 3 - [30]

«Нет, видать и впрямь бес меня в тот час попутал, дергая за язык! Иначе чем же ещё объяснить то, что связался я с подобным, с позволения сказать, господином?! И ведь видел, что Ноздрёв человек ненадёжный – дрянь человек, ан нет же, понадеялся на «авось», вот оно мне сие «авось» боком и вышло, — думал Чичиков, — Господи, как же это какая—нибудь мелочь, о которой порою и не вспомнишь даже, может проследовать за тобою через целые годы, да что там, через целую жизнь! Ты о ней уж словно бы и забыл, уж и не думаешь о ней, а она, подлая, бросится вдруг на тебя из засады, словно бешеная собака, и именно когда ты ее менее всего ожидаешь. И вырастет вдруг из этой позабытой уже соринки из, казалось бы, ничего не значащей загогулины пред тобою каменная стена, закрывая собою чуть ли не весь белый свет!.. Господи, Господи, научи, как избавиться от этого «репейника»? А то ведь эдак недалеко и до греха!..»

Не одно крепкое словцо, адресованное Ноздрёву, готово было уж сорваться с его уст, но всё же не дал Павел Иванович воли своему гневу, коим гневался, отчасти и на себя, за то, что остановился давеча у магазина «Юнкера», разглядывая сальныя картинки. Он провёл в угрюмом молчании ещё какое—то время, в которое, как надобно думать в нём шла некая мозговая работа, потому, что поворотясь вдруг к Ноздрёву он спросил у того с неожиданною улыбкою.

— Так что же, стало быть, нынче вечером обедаем у доктора?

По всему было видно, что и гнев, и чёрныя мысли и все те, дрожавшие у него на устах крепкия словечки, всё это внезапно отступило под натиском некоего нового, решительного его умонастроения, так, что Павел Иванович даже несколько просветлел лицом, что не укрылось даже и от Ноздрёва.

— Вот это по—нашему! Вот так бы и всегда! А то сидишь, надувшись, точно какая «ракалья», но я, братец, так и думал, что это у тебя напускное. Признайся, братец, что прикидывался, я то тебя хорошо знаю! Ты ведь такая, брат, штучка, что с тобою держи ухо востро! Кого угодно, брат проведёшь, но только не меня, брат, только не меня!.. — и он сызнова полез к Чичикову с объятиями да поцелуями, торжествуя от счастливой мысли о том, что ему всё же удастся заманить сегодня Павла Ивановича к карточному столу.

— Однако, как мне думается, до ужина ещё далеко, а вот к обеду дело уж близится! Как смотришь ты на счёт того, чтобы нам вместе отобедать? — спросил Чичиков у Ноздрёва, всем видом своим, излучая радушие.

— Что ж, я вовсе не против того, чтобы перекусить, да промочить горло доброй бутылочкой мадеры, — отозвался Ноздрёв, довольно потирая руки.

— Ну – мадеры, так, стало быть – мадеры! — усмехнулся Чичиков, и велел, оборотясь к извозчику:

— Ты, любезный свези нас в какую—нибудь ресторацию, где и вкусно и не очень дорого.

— Будет сделано, ваше степенство! — отозвался извозчик и решительно хлестнул свою клячу, звонко застучавшую коваными копытами по каменной мостовой.

Ресторация сия, прозывавшаяся «Павлином», была самая обыденная, во вполне российском вкусе, и ничем не отличалась бы ото всех подобных рестораций, коих предостаточно и в столичных, и в губернских городах, ежели бы над буфетною стойкою, под самым потолком, не располагалось развернувшее веером хвост чучело большого павлина, стоявшее там толи для того, чтобы оправдать название сего заведения, толи, чтобы легче и лучше собирать из воздуха пыль. Несмотря на вполне обеденное время, посетителей в зале было немного, и Чичиков с Ноздрёвым пройдя через залу, заняли приглянувшийся им столик, стоявший у занавешенного, не первой свежести занавесками, окна.

Хотя на улице и было ещё по весеннему свежо, в зале, от топившейся большой голландской печки, стояла изрядная духота, а над столами отдавая дань благодарности тёплой и духовитой атмосфере ресторации, кружило изрядное число мух, и, судя по ровному и неспешному их полёту, они чувствовали себя здесь ежели и не хозяевами, то уж совершенно точно давними и привычными постояльцами. Особенно большая их стая толклась и порхала над лохматою головою спящего буфетчика, из чего можно было заключить, что воздух над его мирно посапывающей тушею, был и теплее, и душистее. Но Павел Иванович давно уж не придавал значения подобного рода мелочам, что в избытке присутствовали в «походной» его жизни, вот почему, кликнувши полового, прозывавшегося здесь «официянтом», он отдал ему какие надобно распоряжения и они с Ноздрёвым принялись дожидаться обеда.

О, эти чудесные и ни с чем не сравнимые минуты подобного ожидания! Не знаю, отдал ли кто из пиитов своё вдохновение описанию сиих восхитительных и томительных мгновений, порою, впрочем, растягивающимся до неприличия, но мы твердо намерены сейчас, посвятить им несколько своих восторженных строк; тем более что обеда нашим героям пока не несут, и у нас вполне есть для этого и повод, и время.

Итак, господа, что может быть прекраснее минуты, когда усталый, томимый голодом и жаждою путник приближается, наконец, к покрытому белою, хрустящею скатертью столу, по которому словно бы дивные цветы, сплетающиеся в прелестные гирлянды, либо слагающиеся в умопомрачительные клумбы, располагаются разнообразнейшие блюда, благоухающие неземными ароматами, и исходящие дивными соками. Тарелки с закускою заполненныя то лоснящейся, усеянной прожилками жёлтого, звездчатого жира осетриною, либо нежною, как весенний закат, розовеющею семгою, нарезанной тонкими со слезою ломтиками; пироги, дразнящие самою заманчивою припёкою, сочинить которую мог лишь некто обладающий Сократовской, прозорливой мудростью; ждущие где—то неподалеку от рюмок и стопок своего часу соленья, то зеленеющие ядрёными на подбор огурчиками, то белеющие рассыпчатою горою квашеной капусты, или же золотящиеся шляпками хрустящих рыжиков и лисичек – всё здесь, всё зовет вас и манит к себе с необоримою силою!