Мертвое «да» - [40]

Стихи Анатолия Штейгера — типично-юношеские стихи. Они в сущности еще «не написаны» и приятна в них лишь мелодия, явственно слышимая сквозь совершенно не запоминающиеся, общепоэтические слова. Штейгер внушает надежду. Если пока о нем трудно сказать что-либо кроме того, что он, по— видимому, усердно читал Зин. Гиппиус и столь же усердно — Георгия Иванова (соединение, признаюсь, довольно неожиданное!), то со временем он может стать поэтом. У него есть основания писать стихи, есть то, что называется «лирическим содержанием» — он только еще не в силах его выразить.

«Современные записки». Париж. 1929, № 38.

А. Засекин. Рецензия на книгу «Эта жизнь»

Так называется только что вышедшая книга стихов Анатолия Штейгера. Первая книга молодого поэта была озаглавлена «Этот день».

А. Штейгер говорит о преходящем и о вечном, о земном и о небесном, не повышая и не понижая голоса, почти бесстрастно. Над его душевным миром еще висит легкое облачко юношеской меланхолии –

Я стал теперь взрослее и скромней,

Но в сердце те же розовые бредни.

Эти «розовые бредни», влекущие его то к беспредметному веселью, то к грустным размышлениям, умножающим первоначальную печаль –

И так идут короткие года,

Года, что в жизни лучшими зовутся…

И счастье в двери стукнет лишь тогда,

Когда «войди» — уста не отзовутся.

Тихая грусть поэта родственна благородной чувствительности XVIII века. Кажется, что многие стихи Штейгер написал для несуществующего альбома воображаемой кузины, живущей с маменькой в саратовской, если не в бранденбургской глуши. Как 18-летний маркиз из Сан-Суси, который привиделся Рильке, Штейгер любит барочный мир, надменный и бессильный. Портрет детски-сутулого, златоволосого Габсбурга, затерянный в современном музее, вызывает в его сердце лирическое волнение. Габсбург этот похож на принца из сказок Оскара Уайльда, его горделивая беспомощность трогательна.

Легкий скептицизм Штейгера («И слышится с неба ответ. Не ясный. Ни да, ни нет») не переходит в отчаяние, ибо он верит в Бога, но между «иной» и «этой жизнью» в воображении поэта простирается тонкое облачко, дивно-печальное. Земная, элегическая любовь (amour-passion — страсть ему чужда) кажется поэту безрадостной. Эпиграфом одного из лучших своих стихотворений он берет строку Иннокентия Анненского — «Только утро любви не забудь» — отсюда недалеко до Надсона: «Только утро любви хорошо».

Поэт не боится «стертых пятаков»: волшебное стекло, холодная измена, обманчивая сказка (рифмующаяся с «банальной развязкой»), ласковая ложь и т. д. Но все же среди стихов его, еще неискусных и часто бледных, мы находим музыкальные и ясные строфы, озаренные все той же грустью, которая излучается из сердца юношеского, самовлюбленного, но благородного —

Так печален и пуст городок.

Так высокий спокоен собор.

А кругом, как могильный венок.

Темно-синий раскинулся бор.

У Штейгера есть то, чего недостает многим его сверстникам — душевная культура. Но поэтический лик его еще не ясен. Ему необходимо работать над стихом, вовремя изгонять из «соловьиного сердца» «розовые бредни» –

Все писали стихи

В восемнадцать лет.

В восемнадцать лет —

Каждый поэт.

Но «взрослому» поэту мы напомним совет Фета: «Стихотворение подобно творогу: жми его, пока не вытечет вся вода».

Газета «Возрождение». Париж. 1932. 14 апреля.

Б. С. (В. Сосинский). Рецензия на книгу «Эта жизнь»

АНАТОЛИЙ ШТЕЙГЕР. Эта жизнь. Стихи. Книга вторая. Париж.

Вторая книга стихов у поэта, серьезно работающего над собой, является пробным камнем в развитии его поэзии. И наше отношение к ней в связи с этим меняется, ибо апеллировать к недочетам «молодости» запрещает нам сам поэт, решившийся на обложке книги подчеркнуть свою зрелость.

У каждого поэта, в начале его работы, легко расшифровать зависимость (подражательность или преемственность) от определенной «школы». А. Штейгеру близки Анненский, Блок и особенно б. акмеисты (без Гумилева). Не лишенный музыкального слуха и ощущения «своего» ритма, Штейгер подчинен сковывающей его, «классической» традиции. Отсюда, его частые трафареты, доходящие иногда до реминисценций («Искать и подвига, и славы», «Чтоб пели в ночи соловьи»).

Не новатор в формальном отношении, не нов А. Штейгер и в своем идейном багаже. (Поэт, конечно, с этим не согласится, он подчеркивает свою новизну: в «Страшном Суде» поэт ведет разговор с Богом, после которого –

«И задумавшись, скажет на это Господь: — Я впервые такому усопшему внемлю». –

Увы! мы «на любимой своей и печальной планете» не однажды внимали этим речам!) Тенденции (с легкой руки Г. Иванова?) — «мы ничего не знаем…» — тенденция поэтической «прибедняемости», «душевной опустошенности», «слабости воли» (не в пример Гумилеву), — приводит Штейгера к печальной «развязке». И даже наивная религиозность («Дом Господень», «Господнее жилище» — единственная метафора, найденная поэтом для определения земли), даже неожиданное по бодрости стих, на стр. 42 (Стихотворение «Сколько лет безжалостно убито…» — В. К.), не спасают книгу от какого-то печального, «безнадежного» тона (без права на это!), особенно сказавшегося в ритме стихов.

Все, что здесь сказано, отнюдь не умаляет способностей Штейгера (ибо могло быть отнесено и к поэтам более крупным) — порукой поэтического развития Штейгера служат первое стихотворение в книге и такие, например, «опасные», но как будто бы удавшиеся образы, как