Мертвая зыбь - [25]

Олаф тряхнул головой - тени не исчезли, а, наоборот, будто стали отчетливей. Для работы подсознания слишком прямолинейно… Не паника даже - душный, ватный страх перехватывал дыхание, сердце грохотало, заглушая шорох генератора и хлопки погнутой лопасти ветряка. Может, и стоило бежать, но бежать было некуда. Олаф лишь отступил на шаг и потянулся к воротнику свитера, сдавившему вдруг горло. Человек не должен быть один… Четыре мертвых тела в двух шагах - не в счет. Или… в счет, но с противной стороны?

Олаф поклялся самому себе, что всегда будет держать флягу со спиртом за пазухой.

Девочка лежала на секционном столе нагая, кудри рассыпались вокруг потемневшего, искаженного смертью лица; юное, совсем недавно упругое тело - кровь с молоком - посерело, налитую грудь изуродовали трупные пятна…

Надо было взять себя в руки. Выбросить из головы глупости о хороводах мертвецов - мертвецы не водят хороводов. Одиночество - оно, конечно, давит, но продержаться до прихода помощи не так уж и трудно, имея ветрогенератор, еду, одежду, крышу над головой… Не на что жаловаться.

Олаф поправил перчатки, подтянул нарукавники и взялся за наточенный нож.

- Прости, девочка. Так надо. Ничего не бойся.

Собственный голос прозвучал глухо, вплелся в полифонию шепотов, шорохов и хлопков.

Олаф иногда боялся, что Ауне увидит его за работой. Особенно над телом ребенка или девушки, хотя такое бывало не часто. Потому и привычки не хватало, отстраненности. Ножовка добавляла ощущение непостижимости, ненормальности происходящего - будто не врач, а мясник-каннибал разделывает беззащитное тело… Мало над девичьей красотой поглумилась смерть - медэксперт тоже приложит к этому руку (и не только руку - пилу по дереву, наточенную отвертку, обух топора вместо молоточка).

Технически вскрытие мужчины мало отличается от вскрытия женщины, но именно тут половой диморфизм навязчиво бросается в глаза - и вовсе не различием в анатомии. На секционном столе женщина выглядела особенно мягкой, слабой, уязвимой: не те мышцы, чтобы защитить грудь и спину, не та кожа, особенно на ладонях (исколотых еловыми иглами) и ступнях (сбитых о камни, несмотря на толстые носки и стельки), не та сила в руках, не такие крепкие ребра… О каких правах женщин толкуют нынешние студенты? Право женщины - не рисковать собой. Мужчины - расходный материал эволюции, мужчине предназначено добывать, защищать, подвергаться опасности, под это заточено его тело. Тело женщины создано, чтобы вынашивать, рожать и кормить детей, и опасностей на ее пути не меньше - так зачем же усугублять?

Не смотреть, не смотреть на уроспоровые стены, по которым движутся тени! Иначе в самом деле можно сойти с ума! Мертвецы не водят хороводов! Вовсе не обязательно перед ними оправдываться и объясняться: ребра он рассекает не для того, чтобы вырвать и сожрать девичье сердце… Сердце он не вырвет - извлечет осторожно, вместе с другими органами грудной полости, ну разве что разорвав клетчатку заднего средостения и перерезав аорту, нижнюю полую вену и пищевод.

Кто сказал, что это хоровод мертвецов?

Долгой полярной ночью, когда даже в полдень на горизонте не светлеет небо, из глубоких темных пещер наверх выходят цверги - злобные уродливые карлики, которых люди когда-то прогнали под землю. Они не похожи на смешливых чахкли, живущих в холмах и курганах, они служат самой Смерти и не выносят солнечного света, холодный камень дает им силу и неуязвимость.

Они приходят в мир людей, чтобы мстить за изгнание, и не оставляют надежды вернуть себе землю, сковать ее вечной мерзлотой и навсегда погасить солнце. Цверги видят в темноте и в ночи безошибочно находят себе жертву - им нужна живая горячая плоть, они, как холодный камень, вытягивают тепло из человеческих тел одним прикосновением. Ближе к весне они воруют детей, чтобы забрать с собой под землю и до следующей зимы медленно пить их кровь и пожирать живую плоть.

Случается так, что рассвет застает цверга далеко от его пещеры, обычно в жилищах людей, где он ищет себе жертву. Тогда цверг прячется от солнца в темных закоулках дома - подвалах, чуланах, шкафах - и не уйдет, пока не убьет хозяев и не заберет с собой их детей.

В детстве, совсем раннем, лет в пять-семь, Олаф боялся цвергов. Так, что иногда не мог спать по ночам. И потом, уже в школе, они с ребятами любили собираться в каком-нибудь темном местечке и рассказывать друг другу леденящие кровь сказки - истории про цвергов Олаф всегда считал самыми страшными. Чем старше они становились, тем реалистичней делались рассказы, из глупых побасенок превращаясь в былички. И вот уже не «один мальчик» пошел ночью к отхожему месту, а какой-нибудь Ладвик из Халле вышел на крыльцо, а утром был найден мертвым на ступеньках своего дома. И - непременно - ужас застыл на его лице, а врач констатировал смерть от переохлаждения, хотя ночь была тихой и теплой.

Случаи внезапной паники тоже приписывали цвергам, особенно если это случалось на суше, а не на катерах или плавучих островах. И в исчезновении людей, особенно детей, тоже винили цвергов.

Верить в цвергов смешно, еще смешнее их бояться. Но одинокий каменный остров с мерзлотой на дне как нельзя лучше подходит им для жизни…