«Мёртвая рука». Неизвестная история холодной войны и её опасное наследие - [163]

Позднее Бернс вспоминал, что у директора завода не было малейшего представления о том, что делать с велосипедами дальше. Он жалобно спросил у Бернса: можно ли их продать в США? Бернсу эти примитивные велосипеды показались очень похожими на тот, что был у него в 1940 году, когда ему было восемь лет. «Он пытался выглядеть как западный бизнесмен, — вспоминал Бернс о директоре, — но не знал нужного языка».

Бернс спросил, какую цену тот установил бы за велосипед. Директор ответил:

— Триста восемьдесят рублей.

— Как вы пришли к этой цене? — поинтересовался Бернс.

— Ну, я рассуждал как капиталист. Я сложил производственные издержки, добавил зарплаты и поделил на число велосипедов. Получилось — триста восемьдесят.

Директор, очень довольный собой, улыбался.

— Ну, а что насчёт инвестиций? — спросил Бернс.

— Инвестиции? Что такое инвестиции?

— А прибыль? Если вы хотите вести дело как капиталист, то прибыль — очень важная штука.

— Как подсчитать прибыль? — спросил директор.[753]

* * *

Сергей Попов сидел в своём кабинете в Оболенске. Он был совершенно подавлен. Попов отдал государству много лет и сил, но к 1991 году государственное финансирование сошло на нет. Зарплату учёным задерживали или выдавали натурой — сахаром или яйцами с местной птицефермы. «Биопрепарат» больше не мог оставаться в стороне от экономического коллапса. Правительство сообщило учёным, что нужно переходить к исследованиям гражданского назначения.

Попову ещё повезло — в его лаборатории могли родиться идеи не только насчёт биологического оружия. Но он знал многих других учёных, которые на это были не способны. «Это было просто невозможно, если вы занимались оружием на основе сибирской язвы или чумы, — вспоминал он. — Какую практическую цель тут можно было предложить?» Попов вступил в кооператив — одно из новаторских небольших предприятий, появившихся благодаря реформам Горбачёва. Попов и его коллеги разработали микробный порошок для ветеринарных целей. Вместо выращивания чумы и других микробов они стали культивировать кишечные бактерии и продавали их как добавку к корму для скота и цыплят. Они тут же заработали деньги, поскольку оборудованием и материалами пользовались бесплатно. Попов также создал новую разновидность интерферона, усиливающего ответ иммунной системы на вирусную инфекцию. «Мы обнаружили, что это хорошая добавка к корму для цыплят, потому что они сильно страдали от вирусных инфекций», — говорил он. Они даже могли распространить раствор в виде аэрозоля и опылять целые птицефермы — так же, как планировалось поступить с биологическим оружием. Попов подал заявку на патент.

Военные разработки в лабораториях оказались в некоей серой зоне. Они не были официально остановлены, но, пытаясь выжить, учёные уделяли им меньше времени. По словам Попова, теперь он был «практически полностью сосредоточен» на том, чтобы сводить концы с концами: «Мы всё ещё действовали в условиях серьёзных ограничений. Мы не могли никому рассказывать о том, чем занимались прежде. Мы не могли раскрывать наши секреты. Но общая ситуация была такова, что никому больше не было до этого особого дела». Попов и его жена выращивали овощи, собирали в лесу грибы. Однажды зимой волки напали на кроликов, которых держали в лаборатории для экспериментов. Волки не стали есть кроликов, а загрызли их для забавы. Это была ужасная сцена: повсюду брызги крови. Попов собрал тушки, освежевал их и положил в морозилку.

Потом рухнул его бизнес: «Всё кончилось очень быстро, потому что на птицефермах не было денег, чтобы кормить цыплят. Не было смысла что-либо добавлять в корм, потому что не было денег. Это было время финансового кризиса, был острый дефицит денег, никто никому ничего не платил. Был банковский кризис, и ни у одного честного предпринимателя не было возможности выжить. Кооперативы и птицефермы обанкротились просто потому, что не было ни средств оплаты, ни возможности получить прибыль».

Попов и его жена Таисия были в отчаянии. «Я понимал, что все мои усилия оказались бесплодными, — говорил он, — и я не видел для себя никакого будущего». А она боялась за дочерей: одной было семь лет, другой — семнадцать. «Я поняла, что просто нет денег на то, чтобы кормить детей, — рассказывала она. — Мне было страшно. Я сказала Сергею: надо что-то делать».

За двенадцать лет до того Попов провёл шесть месяцев в Кембридже, где работал в лаборатории микробиолога Майкла Гейта. Летом 1991 года Гейт приехал в Москву на международную конференцию и был чрезвычайно рад новой встрече с Поповым. Сергей Попов специально приехал в город, чтобы повидаться с Гейтом, и пригласил его к себе домой. Они сели в белые «Жигули» Попова и поехали на юг. Подъезжая к закрытой зоне около института, Попов предупредил Гейта, что на КПП следует хранить молчание. Но их никто не остановил. Они пошли не в институт, а сразу домой к Попову. Гейт пообедал вместе с семьёй Попова, попробовал домашний коньяк и послушал с ними «The Beatles». По словам Гейтса, Поповы рассказали ему: деньги у них кончаются. Таисия была в слезах. Они просили помочь Попову найти исследовательскую работу в Великобритании. Гейт пообещал сделать всё, что в его силах. Осенью он получил от Сергея письмо; там говорилось, что у них остался один мешок картошки.