Мертвая петля - [30]

Он повернулся и вышел из комнаты, не дожидаясь ответа, а Зинаида опустилась на стул. Её мертвенно бледное, искажённое лицо и горевшие ненавистью глаза дышали чисто дьявольской злобой.

– Погоди, – думала она, злобно сжимая кулаки. – Ох, как ты дорого мне заплатишь за все эти оскорбления! Твои дети для меня чужие? Ха, ха, ха! Воображаю твою рожу, когда узнаешь, какое у меня «родство» с Арсением! Ха, ха! А эта кривляка Ninon будет женой Еноха! Клянусь в том именем твоим, Иегова, Великий Бог отцов моих!…

После этого столкновения с мачехой, Нина пила утренний чай в своей комнате и ещё более избегала «благотворительных» собраний княгини.

Лили вернулась из своего свадебного путешествия и поселилась в прекрасной квартире, приготовленной для неё Зинаидой Моисеевной, которая встретила новобрачных даже с хлебом–солью и окружала нежным попечением.

Георгий Никитич с Ниной заметили, однако, что новобрачная сильно изменилась. Она побледнела, осунулась, стала задумчивой и мало общительной, а прежде была весёлой болтушкой.

Раз утром, когда Нина сидела в своём будуаре, горничная подала ей принесённую неизвестным мальчиком записку. Она с удивлением вскрыла конверт и прочла послание Лили, в котором та умоляла назначить ей день, когда она могла бы повидать её тайком по важному делу.

«Приезжай сейчас, – отвечала ей Нина, – время самое удобное. Папа уехал по губернии, а Зинаида Моисеевна гостит у Бродельманов в имении. Я одна дома, и проходи прямо ко мне».

Нина ждала её с нетерпением, ломая себе голову, какая такая тайна была у Лили?

Кузины виделись редко; хотя Лили первое время бывала иногда на собраниях у княгини и принимала участие в базарах и живых картинах, но затем её посещения стали реже.

– Счастье сделало её домоседкой, – вступилась Зинаида Моисеевна, когда однажды речь зашла о Лили, которую она навещала часто.

Нина иначе смотрела на «счастье» кузины, хотя и молчала пока; но когда к Новому году разнёсся слух о крахе банкирского дома Блохер и Ко, а Лили, вслед за сим, стала невидимкой, Нина поняла, что её предсказания сбылись, и что кузина если не совсем ещё разорена, то всё же это причинило ей большую неприятность.

Час спустя прилетела Лили с довольно объёмистым узлом в руках, который и бросила вместе с перчатками на диван, а затем протянула обе руки Нине. Та с испугом поглядела на неё, настолько Лили похудела, точно после болезни. Глаза её покраснели и распухли от слёз, одета она была бедно и неряшливо.

– Боже мой! На что ты похожа!

Её слова ударили точно по сердцу Лили. Она закрыла лицо руками и с рыданьем опустилась на стул.

Боясь нервного припадка, Нина дала ей поскорее успокоительных капель и присела рядом на диванчик.

– Увы! Я с грустью вижу, что мои предсказания уже сбылись, – нежно сказала Нина, когда кузина несколько успокоилась. – Скажи мне всю правду, и я охотно сделаю всё, что могу.

Лили старалась подавить охватившую её нервную дрожь и душившие слёзы.

– О, Ninon, Ninon! Как я страшно наказана за то, что вовремя не послушалась тебя! Как я несчастна!..

Она остановилась и выпила поданный ей кузиной стакан воды.

– Что несчастна, это – очевидно; но теперь успокойся и рассказывай по порядку всё, что случилось с тобой после свадьбы.

– Ах, разочарование наступило скоро. Уже во время путешествия этот человек коробил меня в интимной жизни; но пока это было ещё сносно. Я всё надеялась, что он меня любит и что я его перевоспитаю…

Лили тяжело вздохнула и сжала голову руками.

– Но его невоздержанность всё росла, и, наконец, выглянули его низменные привычки; со времени же банкротства Блохера он окончательно снял маску, грубо заявив, что я нищая. Теперь дня не проходит, чтобы он мне этого не выговаривал и не осыпал меня руганью. Затем, в виду моего обеднения, он изменил весь домашний обиход. Мою горничную, повара и лакея он отпустил; у нас теперь только две прислуги на всё, и обе – совсем простые жидовки. А как мы нынче едим, Боже мой! Только еврейскую стряпню: рыбу с мёдом и шафраном, невозможные помои вместо супа, а во всём чеснок. Тьфу! Всё это стряпает грязная баба в атласном парике. Я разучилась обедать как следует и питаюсь тайком у себя в комнате, чем попало, когда ещё есть на что купить. Потому что, ведь, он мне не даёт денег, а что не покупает сам, то покупает прислуга. Я ничем не смею распоряжаться, я просто неудобная мебель в доме. А сам–то он, Боже, как грязен и отвратителен! Он уж и с посторонними больше не стесняется! Если бы ты видела, в каком виде он принимает дам, которые приходят к нему брать уроки пения: старый, засаленный лапсердак, рваные на босу ногу туфли, голова взъерошена и грязные руки.

– И эти дамы терпят такое неряшество и невнимание? – удивилась Нина.

Лили презрительно расхохоталась.

– Они одержимы тем же безумием, какое было и у меня когда–то. Они видят в нём только… «божественного артиста»! Ха, ха, ха! Раз как–то я сделала на этот счёт замечание, так он мне ответил, смеясь; «Стану я наряжаться для тебя и для этих гоев».

– Потом наехала его семейка: татули, мамули, три брата и две сестры; все они из подонков народа, особенно родители – настоящие бердичевские тряпичники. Старик – в длинном лапсердаке с пейсами, а молодые – с претензиями на моду, в невозможных кричащих галстуках или в шляпах с целым огородом цветов и фруктов. Бесцеремонные, ужасные! Крикливые голоса и галиматья их жаргона гудели по дому, как иерихонские трубы; а за обедом они ели руками и плевали в тарелки. Я думала, что с ума сойду за время их двухнедельного визита и, под предлогом мигрени и зубной боли, заперлась у себя. Тогда он сказал мне, злобно улыбаясь: «На первый раз я разрешаю тебе нервничать, когда приезжает моя семья; ты ещё не освоилась. Но на будущее время я потребую – он подчеркнул, – чтобы ты принимала мою родню, как следует».