«Мертвая голова» - [42]

В полдень со стороны русских к ним по льду Дона подъехал на коне для переговоров о сдаче упитанный капитан. В руках он держал белый флаг. Офицер с презрением оглядел оставшихся в живых бойцов «Вотана» и на безупречном немецком языке заявил:

— Я прибыл сюда для того, чтобы предложить вашему командиру сдаться.

— Вы — русский, господин капитан? — спросил его Шульце. — Настоящий русский? — Он тщательно маскировал свою издевку.

— Ну конечно, я русский! — рявкнул капитан. — А как вы думали?

— Ну, знаете, господин капитан, — пробормотал Шульце, — вы разговариваете на таком безупречном немецком, что я невольно подумал, что вы — один из немецких эмигрантов… ну, этих евреев.

— Вы решили, что я — жид?! — чуть ли не в ужасе воскликнул капитан. — Да нет же, я — чистокровный русский!

— А, вот, значит, как обстоит дело. — Шульце схватил белый флаг, который привез капитан. — Ну что ж, в таком случае вы можете смело засунуть это себе в свою чистокровную русскую задницу! — Он разломал древко флага и швырнул обломки на снег. — Уезжайте отсюда, мы совершенно не собираемся вам сдаваться! — Шульце ударил коня, на котором восседал русский капитан, и тот помчался назад, едва не выбросив из седла своего седока.

— И передайте своему начальству, капитан, — заорал вдогонку ему Шульце, — что нечего допытываться у бойцов «Вотана», собираются ли они сдаваться. С нами еще далеко не покончено, тоффариш!

Однако Стервятник отлично понимал, что на самом деле конец уже совсем близок. Время роковой развязки неумолимо приближалось.

Вечером штурмбаннфюрер собрал уцелевших офицеров и унтер-фюреров в своем задымленном командном пункте. Он уже принял свое решение. В батальоне осталось всего 45 человек. Они должны были отойти в тыл.

— В полночь мы снимаемся отсюда и отходим, — официально объявил он собравшимся.

Со стороны трех оставшихся в живых офицеров «Вотана» послышались удивленные возгласы. Унтерштурмфюрер Фик, который был тяжело ранен в грудь, но настоял на том, чтобы остаться в строю, с трудом выдохнул:

— Мы получили приказ отойти, господин штурмбаннфюрер? Приказ от вышестоящего командования?

Стервятник отрицательно покачал головой:

— Нет, Фик. Это мой собственный приказ.

— Но, господин штурмбаннфюрер, «Вотан» никогда не отступает, — попытался возразить оберштурмфюрер Шварц.

— Мы и не отступаем. — Стервятник ухмыльнулся. — Мы выравниваем линию фронта.

— Рейхсфюрер СС оценит это по-другому! — воскликнул Шварц.

— Если честно, Шварц, — спокойно произнес Стервятник, — рейхсфюрер может пойти и обоссать свой рукав. Я-то сражаюсь здесь, а он руководит нами из уютного и теплого берлинского кабинета.

— Я выражаю официальный протест против вашего решения, — запальчиво воскликнул было оберштурмфюрер Шварц, но Стервятник жестом приказал ему замолчать.

— Мне нужен доброволец, — сказал он. — Человек, который останется здесь и будет стрелять по русским из пулемета хотя бы в течение двух часов после того, как мы уйдем. Это позволит нам оторваться. Разумеется, этот человек станет смертником. — Он проговорил это совершенно ровным тоном, точно объявляя дату какого-то рядового спортивного соревнования. — Естественно, этот человек будет представлен посмертно к Рыцарскому кресту Железного креста. Это даже не обсуждается…

— Господин штурмбаннфюрер, — выступил вперед Фик, — я готов это сделать.

— Но, Фик, — возразил было фон Доденбург, — вы не в той форме, чтобы…

— Фик вполне подойдет, — оборвал его Стервятник. — Благодарю вас, унтерштурмфюрер! — Он пожал Фику руку. — Благодарю вас от имени всего батальона. Мы никогда вас не забудем.

На усталом лице Фика появился румянец. Он явно был доволен.

— Пойду проверю пулеметы, пока еще не совсем стемнело, — бросил он и направился к выходу из командного пункта.

Все офицеры и унтер-фюреры «Вотана», как по команде, отдали ему честь, пока он выходил в бушующую метель.

Фон Доденбург дождался, пока Фик покинет их, и резко повернулся к Стервятнику.

— Почему вы поступили подобным образом, господин штурмбаннфюрер? — злым голосом спросил он. — Вы же видите, что из-за ранения он немного не в себе. Он просто не соображает, что делает. Разрешите мне сделать это. Я не ранен, я нормально себя чувствую и вполне с этим справлюсь!

— Может быть, вы все-таки замолчите, фон Доденбург? — рявкнул Стервятник. — Да, этот человек — храбрец, но при этом он — дурак, настоящий дурак. К тому же, как вы совершенно верно заметили, он серьезно ранен.

Фон Доденбург выпрямился.

— Как офицер национал-социалистической Германии я обязан сражаться за дело моей Родины и в случае необходимости отдать за него свою жизнь.

— Сражаться за дело национал-социалистической Германии, — с усмешкой в голосе повторил Стервятник. — Мой дорогой фон Доденбург, я знаю, что вы и Шварц думаете обо мне. Но ведь это как раз люди вроде меня поддерживают Германию на плаву. Люди вроде меня, вроде Шульце и вроде моего любимчика — труса Метцгера, который готов стащить мой собственный хлебный паек. И люди вроде наших новобранцев, которых мы собрали со всех стран Европы. Они и есть истинная реальность, фон Доденбург. Они просто хотят жить, жить ради самих себя. Но они не желают умирать за дело национал-социалистической Германии, за песню «Хорст Вессель», не желают жертвовать своими жизнями за оркестры, играющие бравурные марши на Унтер-ден-Линден, и за партийные съезды в Нюрнберге. Эти люди и есть истинное лицо Германии. Они пытаются выжить и сражаются, чтобы спасти свою жизнь и оградить свое личное существование — но не за какие-то непонятные и туманные для них мотивы.