Мертвая - [20]

Инквизитор не спрашивал.

Кузина молчала, проявив редкостное здравомыслие.

А я... я в жандармерии не служу, и раз уж дело решили не заводить, то... откуда он взялся у кузины? Зелья осталось не так, чтобы много. Состав я расшифровала, а соотношение компонентов и, главное, магический рисунок не снимешь - материала недостаточно.

Что остается?

Спрятать в сейф. Там у меня изрядно всякого хранится... а пока... пока подумаю...

...например, над тем, что делать с дознавателем.

Не то, чтобы он меня раздражал, но... неприятно как-то иметь рядом с собой человека, способного упокоить щелчком пальцев. С другой стороны, ничего не дается даром, особенно, если это касается божественного. И равновесие... если он может, то и я...

Как?

Спуститься бы в храм, поговорить с Плясуньей... она не ответит. Она редко снисходит до людей, но вдруг да в намоленных стенах здравая мысль забредет в голову?

...но я сидела.

Любовалась солнцем.

И осмелев, открыла окно - толстое стекло, щедро сдобренное чарами, искажало мир - и подставила лицо рыжим лучам. Закрыла глаза. Вдохнула терпкий воздух...

...хорошо.

Жить хорошо.

Даже если ты умер.

Спустя три дня в городской ратуше при изрядном количестве народа, который у нас любит разного рода сборища, не делая особой разницы между ярмаркой и публичной казнью, состоялось торжественное оглашение. И мэр долго и восторженно вещал о воле богов.

Чуде.

И благодати, которая вместе с моей персоной снизойдет на город. Это он, конечно, зря... у Плясуньи, как показывают хроники, собственное понятие о благодати.

Левый глаз мэра подергивался, в правом виднелась тоска по упущенной выгоде: о некоторых наших проектах дражайшие родственники не знали, а следовательно, вряд ли додумались бы потребовать возврата долгов. Мэр то и дело хватался за грудь, кривовато улыбался.

Кивал.

И смахивал кружевным платочком притворные слезы. Городской казначей был куда более сдержан.

- Я рад за вас, - неискренне проскрипел он, сунув в руку мятый чек.

Вот это правильный человек.

Пренеприятный, конечно, но к финансовым обязательствам относится крайне серьезно. Подозреваю, что исключительно благодаря его усилиям город еще не растащили.

Играл оркестр.

Родственнички кривились, верно, от избытка чувств. Дети, которым было глубоко наплевать, как на богов, так и на причину праздника, хлопали хлопушками. Ветер носил конфетти. Дамы обсуждали мой наряд и моральный облик... не то, чтобы я подслушивала, но эти две темы в нашем захолустье всегда были актуальны. Некоторые поглядывали на инквизитора, однако ввиду замученного вида и на редкость дрянного костюма - где он только раскопал этакое убожество - особого интереса его персона не вызвала.

В общем... жизнь или недо-жизнь шла своим чередом.

Торжественный обед в ратуше порадовал канапе с подгулявшей семгой, свежими клубничными булочками и прилипшим ко мне мэром.

- Дорогая, я так рад... так безумно рад, - с хорошо отрепетированным восторгом щебетал он, ухватив меня за ручку. Было время, когда хватать он пытался за другие места - наш дорогой мэр еще тот сладострастник и известный прелюбодей - но пара проклятий, и общение наше перешло сугубо в деловую плоскость. - Но вы же понимаете, что обстоятельства сложились... не самым удачным образом...

- Не хотите ли вы сказать, что я больше не ваш партнер? - я широко улыбнулась.

Очень широко.

Так, чтобы клыки видны были. А что, раз уж выросли, то и от них польза иметься должна. Мэр отчетливо вздрогнул, но не будь он политиком в седьмом колене - род их давненько уже присосался к благодатным жилам городской казны - быстро взял себя в руки.

- Что ты, дорогая... как можно... я только о тебе и думал... но дела... ты лучше, чем кто бы то ни было понимаешь, как промедление сказывается на бизнесе... а ждать твоего... гм... возвращения... мы никак не могли... как и включить в состав учредителей...

Все-таки он попытался меня обмануть.

Конечно, где-то я его понимала. Переписывать устав недавно созданного сообщества - еще та морока, однако это не значит, что я позволю сделать из себя жертву обстоятельств.

Я сама подхватила мэра под локоток и, наклонившись к самому уху, прошептала.

- Двести тысяч...

- Что?

- Двести тысяч... вернете в течение недели. Вы же тоже деловой человек, - я сбила пылинку с лацкана. - И понимаете, как сложно слабой девочке в таком запутанном мужском мире... всяк норовит обидеть, обмануть... и бабушка мне запретила верить кому-то на слово. А нет бумаг, нет и денег...

- Денег нет...

- Вот и я о том, - согласилась я, сжимая руку.

- Они в дело вложены...

- В чужое, заметьте... в совершенно чужую мне компанию... но у меня хотя бы расписки остались.

Он пыхтел.

И сопел.

И губа отвисла, а на высоком челе, в котором наши борзописцы усматривали признак благородства - писаки в городе уживались лишь с правильным, согласованным при городской управе зрением - отразилась судорожная работа мысли. Само собой, расписки у меня имелись, я не настолько наивна, чтобы вкладывать деньги в сомнительного свойства проект, не оставив себе возможности получить их обратно. И в свое время мэр три недели маялся, не зная, как поступить: попытаться найти другого инвестора, что не так-то просто, или же согласиться с моими весьма скромными требованиями.