Меррик - [105]

Луи наклонился, достал из-под разоренного алтаря маленький портрет Клодии и пошел по тенистой аллее, разводя в стороны листья молодых банановых деревьев, попадавшихся на пути. С каждой секундой он ускорял шаг и наконец пропал из виду – скрылся в вечной, неменяющейся ночи.

20

Меррик, свернувшись калачиком, лежала на кровати Большой Нанэнн. Я оставил ее в спальне, а сам вернулся в сад, подобрал обломки нефритового ножа и нашел обе половинки маски. Каким хрупким оказался с виду столь прочный нефрит. Какими недобрыми оказались мои намерения, какими чудовищными были последствия.

Нефритовые осколки я принес в дом. Суеверие помешало мне даже дотронуться до черепа Медовой Капли на Солнце.

Я разложил все кусочки нефрита на алтаре, а потом присел на кровать рядом с Меррик и обнял ее одной рукой.

Она повернулась и положила голову мне на плечо. От ее кожи шел сладостный жар. Мне хотелось покрыть ее поцелуями, но я не мог поддаться своему порыву, как не мог поддаться еще более темному желанию подчинить с помощью крови биение ее сердца моему собственному.

Ее белое шелковое платье было сплошь в засохшей крови, следы которой остались и на правой руке.

– Мне не следовало делать это, не следовало, – сказала она сдавленным взволнованным голосом, мягко прижимаясь ко мне грудью. – Это было безумие. Я ведь знала, что произойдет. Я знала, что его мозг породит катастрофу. Я все это знала А теперь он ранен и потерян для нас обоих.

Я приподнял ее так, чтобы взглянуть ей в глаза, и, как всегда, поразился их яркому зеленому цвету, но сейчас было не время предаваться восторгам.

– Ты абсолютно уверена, что это была Клодия? – спросил я.

– Да, – сказала она с покрасневшими от еще не выплаканных слез глазами. – Это была Клодия, – заявила Меррик. – Или нечто, откликающееся сейчас на имя Клодия. Но что сказать о словах, которые оно произносило? Сплошная ложь.

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда же, откуда я знаю, когда мне лжет человек. Оттуда же, откуда я знаю, когда один человек читает мысли другого и пользуется его слабостями. Оказавшись в нашем мире, призрак стал враждебным. Призрак почувствовал растерянность. Призрак начал лгать.

– А мне не казалось, что он лжет, – возразил я.

– Ну как ты не поймешь, что он воспользовался самыми сильными страхами и мрачными мыслями Луи. А мысли Луи были сотканы только из тех слов, которые могли выразить его собственное отчаяние. В этом отчаянии он обрел твердую почву под ногами. И кем бы Луи ни был – чудом, воплощением ужаса или проклятым монстром, – теперь он потерян. Для нас обоих.

– Почему призрак не мог сказать правду? – спросил я.

– На это не способен ни один из них, – упорствовала Меррик.

Она вытерла покрасневшие глаза тыльной стороной ладони. Я отдал ей свой батистовый платок, она прижала его к глазам, потом снова взглянула на меня.

– Если его насильно вызвать, он всегда лжет. Услышать правду от него можно, только если он приходит по собственной воле.

Я призадумался. Мне и раньше приходилось слышать это утверждение. Все служители Таламаски его знали. Духи, которых вызывают, предательски коварны. Духи, которые приходят по собственной воле, обладают какой-то указующей силой. Но на самом деле ни одному из них нельзя доверять. Об этом все знали. Однако сейчас это знание не принесло мне ни утешения, ни ясности в мыслях.

– Значит, ты хочешь сказать, что картина вечности, которую нарисовал призрак, неверна.

– Да, – подтвердила Меррик, – именно это я и хочу сказать. – Ее охватила дрожь. – Но Луи никогда с этим не согласится. – Она покачала головой. – Ложь, которую он выслушал, слишком близка к тому, чему он безгранично верит.

Я промолчал. Слова призрака были слишком близки к тому, во что и я верил.

Меррик положила голову мне на грудь и мягко обняла рукой. Я держал ее, пристально разглядывая алтарь в проеме между двух окон, пристально разглядывая терпеливые лица многочисленных святых.

На меня снизошло чувство покоя, в котором затаилась опасность. Я отчетливо представил все долгие годы своей жизни. Одно оставалось неизменным в течение всего долгого пути: был ли я юношей, служившим в бразильском храме кандомбле, или вампиром, бродящим по улицам Нью-Йорка в компании Лестата. Эта неизменность, хотя я и утверждал обратное, заключалась в том, что я всегда подозревал: кроме этой земной жизни, больше ничего не существует.

Разумеется, временами я начинал радостно «верить» в противоположное. Я думал об иллюзорных чудесах – призрачных ветрах и потоках вампирской крови. Но неизменно приходил к одному и тому же выводу: за пределами этого мира ничего нет, разве только «безмерная темнота», о которой говорил злобный фантом.

Да, я верю, что мы не сразу исчезаем после смерти. Никто не спорит. Когда-нибудь наука объяснит, как это происходит: душа, состоящая из вполне определяемой материи, отделяется от плоти и попадает в некое энергетическое поле, обволакивающее землю. Все это вполне возможно представить. Но ни о каком бессмертии здесь речи не идет. В таком объяснении нет места ни для рая, ни для ада. Оно не означает ни справедливости, ни признания. Оно не означает высшего блаженства или нескончаемой боли.