Мерило истины - [15]

Самородов вовсе не был скуп в обыденном понимании этого слова. Просто он так привык: любой траты, даже самой малой, можно и нужно избежать, если она не является необходимой для достижения прибыли. Дорогой автомобиль, например, костюмы, пошитые в частном ателье, трехэтажный загородный дом — все это нужно для поддержания имиджа удачливого предпринимателя. А вот, допустим, потратиться на бутылку газировки, когда можно потерпеть двадцать минут и утолить жажду бесплатно — это уже излишество.

Несытое детство Семена Семеновича размоталось по доброму десятку военных гарнизонов, где служил его отец. Родитель Самородова, вечный майор, страдал распространенным на российских серых просторах недугом — пил. На всю жизнь запомнил Самородов ежевечерние пронзительные речитативы матери: «Да что ж ты, подлец, за бутылкой гоняешься! Дома шаром покати, даже телевизора нет… Ты ж, чурка с глазами, не понимаешь, что ли, это ведь все твои бутылки одна к одной складываются…» И навсегда врезалось в память Самородова собственное его недоумение — почему такую прекрасную вещь, как телевизор, его отец променял на то, чтобы шляться невесть где допоздна, а потом, стоя в прихожей, бессмысленно улыбаться и моргать красными глазами перед орущей матерью? Так еще в раннем возрасте познал Самородов истину: хочешь что-то иметь — откажись от бессмысленных удовольствий, трать только на то, что тебе действительно нужно.

Выехав за пределы тесного и грязного Пантыкова (только два года назад сменившего статус ПГТ, то бишь поселка городского типа, на статус города), Семен Семенович свернул с разбитой трассы на дорогу с довольно приличным, явно недавно положенным покрытием. Очень скоро белый внедорожник въехал на территорию коттеджного поселка.

Поселок был новым, еще строился и состоял из одной длинной улицы, по обе стороны которой высились двух-, трех- и пятиэтажные коттеджи разной степени завершенности. Впрочем, кажется, не было ни одного населенного. Назывался поселок красиво — Жемчужный.

Самородов притормозил у крайнего двухэтажного коттеджа, в освещенных окнах которого виднелись сгорбленные фигуры рабочих, припарковал свой внедорожник рядом с забрызганной грязью черной «четырнадцатой», посигналил. Из коттеджа вышел, на ходу вытирая руки тряпкой, высокий сутулый мужчина лет сорока, в запачканном штукатуркой армейском полевом камуфляже старого образца. Коротко остриженная голова этого мужчины была абсолютно седа, зато в бровях не было заметно ни одной белой ниточки. Густые черные брови нависали над его глубоко посаженными глазами, отчего казалось, что мужчина постоянно хмур и сердит. Самородов навстречу ему выбрался из автомобиля, несколько торопливо, но все же с достоинством:

— Здоров, Алексей Максимыч!

Поздоровались за руку.

— Попить нет ничего? — осведомился Семен Семенович. — В горле пересохло…

— Найдется, — кивнул мужчина. Он открыл «четырнадцатую», достал с заднего сиденья заполненную на треть пластиковую литровую бутылку дешевой минералки. Самородов в несколько жадных глотков опорожнил бутылку.

— Идет дело-то! — сказал он, указывая на дом, в котором копошились рабочие. — Гляди, до холодов въедешь.

— Хотелось бы, — ответил Алексей Максимович. Говорил он негромко, глуховато и чуть монотонно, но четко и раздельно.

— Н-ну… — вкрадчиво произнес Самородов и даже вроде как подмигнул, словно собирался сообщить какой-то секрет. — Пойдем-ка, в машину ко мне…

Они сели в автомобиль Семена Семеновича. Предусмотрительно подняв не по стандарту тонированные стекла, Самородов достал из кармана нетолстый бумажный пакет, в котором по очертанию угадывалась пачка денежных купюр.

— Держи, Алексей Максимыч, — сказал он, передавая пакет. — Как обещано… Как раз хватит, чтобы строительство закончить.

Тот принял пакет, замешкавшись на крохотную долю секунды. Самородов заметил это легкое замешательство.

— Ты поднажми на них, на джамшутов своих, — быстрее заговорил он. — Пусть резвее шевелятся. Ну, пообещай им премию небольшую, чтобы не расслаблялись. Или пинков навешай. Зато зиму зимовать уже в своем доме будешь.

Алексей Максимович молча спрятал пакет за пазуху.

— Расписочку! — сказал Семен Семенович, доставая из бардачка папку, а из папки — бумажный лист, чистый, если не считать пары строчек внизу, подкрепленных печатью и подписью. — Не обижайся, это не от недоверия, а… сам понимаешь. Черкни, как обычно. Все чин чинарем, нотариус уже заверил… авансом, так сказать, — он человек свой. Держи ручку.

— Великое дело — свой дом, — продолжал Самородов, глядя, как Алексей Максимович, положив лист на папку, а папку утвердив на колене, выводит аккуратные буквы. — Ты, небось, в таком не живал, всю жизнь по квартиркам, а я тебе со всей уверенностью могу сказать: настоящим хозяином можно себя только в собственном доме чувствовать. Что в квартире? За стенкой алконавт дядя Петя сапогом жену гоняет, снизу дрель с утра до вечера свистит, сверху… у какой-нибудь старой манды батарею прорвало. По свету под окнами бабульки кудахчут, как стемнеет, малолетние упыри ржут. За парковочное место опять же каждый вечер лаяться… Раз в месяц управляющая компания сшибает бабло, якобы, за содержание дома и ремонт — а в подъезде стекла выбитые, из подвала канализацией несет, во дворе грязь непролазная и ямы… Да что я тебе рассказываю, сам лучше меня все это знаешь — в такой уж стране живем. То ли дело — свой дом… Нет, брат Алексей Максимыч, себя надо уважать. Если есть возможность, уж постарайся себя и свою семью устроить в достоинстве и спокойствии. А если нет возможности — ее, возможность эту, надо обязательно изыскивать, правильно? Ты, как умный человек, понимаешь, если б мы о себе самих не заботились, кто бы еще о нас позаботился? А?