Мэрилин Монро - [16]

В двенадцать лет Норма Джин была дылдой, худой как палка. Ее рост уже тогда был 1 метр 62 сантиметра — гораздо больше, чем в среднем у детей ее возраста. Она казалась еще выше из-за своей худобы: просто оглобля. В синей плиссированной юбке и белой блузке. Всегда. Остальные ученики прозвали ее «человеческим бобом» из-за созвучия с ее именем: Норма Джин, the human bean[1]. Она не возражала. Не так уж плохо быть посмешищем для других. Лучше, чем когда тебя не замечают.

Теперь она жила на Небраска-авеню, в западной части Лос-Анджелеса, у Аны Лоуэр, тети Грейс Годдард по мужу, 58-летней старой девы, тоже пламенной последовательницы евангелической секты сестры Эйми Сэмпл Макферсон. Между нею и девочкой, не знавшей ласки, сразу установился контакт. Ана Лоуэр действительно полюбила Норму Джин, и та отвечала на ее чувства. Впервые чей-то взгляд останавливался на ней с небывалой любящей нежностью. Жаркое и сладкое ощущение: руки, которые обнимают тебя, защищают. Девочка открыла для себя чудо ласки. Время покоя, отдыха после долгого периода крайне неуравновешенной жизни. В двухэтажной квартире Аны Лоуэр Бог был любовью, всё было любовью, а зла не существовало. Норма Джин разделяла и полностью принимала эти заветы. То, что извечно в ней подавлялось, теперь наконец-то находило выход. Она смеялась, пела, любила тетю Ану. Внутри нее еще сохранились остатки детства, не размолотые ни серьезностью, ни горем, ни пальцами «мистера Киммела» — нетронутые обрывки невинности. Неважно, что ей каждый день приходится проходить пешком три километра до школы Эмерсона, туда и обратно, в то время как одноклассники обгоняют ее на автобусе. Норма Джин прибегала вприпрыжку, всегда вовремя и не пропустила в школе ни одного дня. Конечно, она застенчивая, неуклюжая. Страх начать заикаться прилюдно чаще всего побуждает ее молчать. Но если она заговорит, решится вдруг выглянуть из своей скорлупы и привлечь к себе внимание, то рассказывает такие несуразности («мой отец — Кларк Гейбл»; «мой предок — президент Монро»; «мой прадедушка пустил себе пулю в рот»), что окружающие думают, уж не рехнулась ли она. Милая, но чокнутая. Тогда она улыбается. Темно-русые вьющиеся волосы с рыжим отливом и бессменный бедный наряд. Чаще всего «человеческий боб» — настолько неприметная ученица, что ее как бы и нет. Взгляды на ней не задерживаются, словно не видя. Девочка вызывает жалость.

А Норме Джин хочется, чтобы на нее смотрели, чтобы замечали. Норма Джин сгорает от желания привлечь к себе внимание всего света. Девочка, долгое время сливавшаяся с менявшейся обстановкой, подобно мебели, без лица, без своего места, теперь чувствует в глубине души яростную потребность быть на виду. Чтобы ей придавали значение, важность. Норма Джин претендует на плоть. Она предается мечтам, превращающим реальность в простой трамплин к более славному миру. Во всяком случае, действительность не существует по правде. Это лишь порождение ума, как и зло, тетя Ана ей это подтвердила. Норма Джин воображает себя в разных местах, например в набитой народом церкви, куда она ходит с Аной Лоуэр по воскресеньям. Когда звучит орган и раздаются чудесные песнопения, она выходит на середину, совершенно обнаженная, чистая и белая, и ее кожу пронзают уколы сотен взглядов, прикованных к ней.

Учителя считают, что Норма Джин приятная, но рассеянная ученица, не способная сосредоточиться, мечтательница и фантазерка. Потому что сидящая перед ними девочка, распластавшаяся по парте, устремив свои синие глаза куда-то вдаль, на самом деле далеко отсюда. В классе осталась только оболочка, готовая рассыпаться в прах. Кокон. Пока этого еще не знает никто, кроме нее. По вечерам, в своей комнате, она снимает с себя всю одежду и любуется собой в зеркале. Она со страхом увидела, как из ее высокого худого тела появляется что-то другое, кто-то другой. Кто-то, кто одновременно она и не она.

Итак, по вечерам, вернувшись домой, поужинав, прочитав молитву, поцеловав в лоб тетю Ану и получив ее благословение, Норма Джин поднимается к себе в комнату на второй этаж, раздевается и часами рассматривает это тело, овладевающее ею. Ей это не наскучивает. Поначалу она едва решалась до него дотронуться, как будто оно ей не принадлежало. Понемногу, после многих таких вечеров и созерцаний, у нее появилось чувство, что она начинает его приручать, по крайней мере, привыкать к нему. Но пока она еще не знает, что принесет ей это новое, состоящее из изгибов и округлостей, секрет которого известен ей одной. Она спрашивает себя, обуза это или козырь. Она только смутно догадывается, что с его помощью сможет стереть детдомовский номер 3463 и стать для всех принцессой. Как в сказках. Но это всего лишь интуиция, и она не знает, что ей делать. В ее ли это власти?

Она ждет, свернув и спрятав под старой юбкой и поношенной блузкой свои лебединые крылья, которые начали отрастать.

АНАМОРФОЗ

И вот однажды она возродилась. Или просто родилась. Она увидела свет, свет увидел ее, она явилась на свету и ослепила вдруг всех на своем пути.

Однажды в школе Норма Джин обнаружила, что ее поношенная блузка порвалась. Ее выручила одноклассница, одолжив ей свитер, который, по счастью, был у нее в сумке. Сгорая от стыда, Норма Джин по-быстрому переоделась в туалете. Естественно, свитер был ей мал, потому что она была гораздо выше остальных. Она быстро вернулась в класс, тесно обтянутая одеждой с чужого плеча. «Когда я садилась на место, все посмотрели на меня так, словно я вдруг выросла на две головы, и в каком-то смысле так и было». После урока все мальчики окружили ее и передрались за право проводить ее до дома. Никаких других девочек больше не существовало. Была только она, в центре всего. Ошеломленная, дрожащая, но тайно ликующая.