Мэри Поппинс в парке - [3]

Так же, как и у пастушки, у свинопаса не было зеркала, поэтому он тоже смотрелся в речку. И когда вода отражала его темные кудри, плавный изгиб подбородка и аккуратные маленькие уши, он жалел все человечество, думая о том, что оно теряет. А в особенности он жалел девочку-пастушку.

— Нет никаких сомнений, — говорил он себе, — что она пррсто умирает от одиночества. Она очень красивая и если бы я на самом деле был свинопасом, то обязательно бы с ней поговорил.

И он с сожалением отворачивался и принимался смотреть в другую сторону.

«Какое совпадение!» — скажете вы. Но это еще далеко не все. Дело в том, что в этой стране не только девочка-пастушка и свинопас, но и все остальные существа думали точно так же!

Гуси, щиплющие лютики, были убеждены, что они не просто гуси, а нечто большее. Даже свиньи, вздумай вы им сказать, что они обычные свиньи, от души посмеялись бы над таким предположением.

Та же история была и с серым ослом, который возил тележку свинопаса на рынок, и с жабой, живущей под одним из камней у ручья, и с босоногим мальчишкой, который каждый день играл на мосту со своей плюшевой обезьянкой. Каждый из них верил, что истинная их суть гораздо значительнее и величественнее той, что видна невооруженным глазом.

Осел считал, что на самом деле он красивое, сильное животное с гладкими боками и блестящими копытами.

Жаба думала, что в действительности она маленькое, зеленое и очень веселое существо. Она могла часами смотреть на свое отражение, и ее уродливый внешний вид, каким он и был на самом деле, ничуть не огорчал ее.

— Это только моя внешняя оболочка, — обычно говорила она, кивая на свою сморщенную кожу и желтые выпученные глаза. Но даже эту внешнюю оболочку она старалась спрятать как можно дальне, когда на мост приходил мальчик. Ей не нравилось, что мальчик, едва завидев ее, разражался проклятиями.

— Свистать всех наверх! — обычно кричал он свирепо. — Враг по правому борту! Бутылку рома и новый кинжал тому, кто разделается с ним!

Как вы уже догадались, мальчик считал себя не просто мальчиком, а чем-то большим. Он был уверен, что знает Магелланов пролив, как свои пять пальцев, что обычные моряки бледнеют перед его громкой славой, что его ратные дела — притча во языцех во всех семи морях. За одно утро он мог ограбить дюжину кораблей и так хитро спрятать сокровища, что никто бы никогда не смог их найти.

Постороннему человеку могло показаться, что у мальчика два глаза, но он пребывал в полной уверенности, что потерял один глаз в рукопашной схватке где-то в Гибралтаре. Когда люди называли его обычным именем, он снисходительно улыбался.

— Если бы они знали, кто я на самом деле, — говорил он себе, — то наверняка не вели бы себя так заносчиво.

Что касается обезьянки, то мальчик считал, что это вовсе не обезьянка, а старая шуба, согревающая его от холода.

Так и сидели они однажды, занятые своими пре красными мечтами. Солнце ласково пригревало с вышины, луговые цветы тянули вверх свои блестящие словно свежевымытый фарфор, головки. В небе пели жаворонки, и их трели лились нескончаемо, словно птицы были механическими и их кто-то предварительно завел.

Девочка-пастушка сидела среди своих гусей, а свинопас смотрел за своими свиньями. Осел сонно броди по полю, а жаба пряталась в норе. Мальчик со своей обезьянкой лежали на мосту, обсуждая планы дальнейших сражений.

Вдруг ослик фыркнул, и его ухо вопросительно дернулось. Жаворонки по-прежнему щебетали в вышине и ручей тихо журчал внизу, но сквозь эти обычные дневные звуки явственно проступало эхо шагов. Скоро на тропинке, проходящей через поток, показался человек. Одежда его была такой старой и оборванной, что казалось, в ней нет ни единого лоскута, который бы был зашит или просто на скорую руку прихвачен веревокой. Из-под шляпы торчали пучки седых, слегка серебристых волос. Шаги странного человека были одновременно и легки и тяжелы, так как на одной его ноге был надет старый башмак, а на другой — домашний тапочек. Да, большего оборванца и представить себе было трудно.

Однако подобный внешний вид ничуть не смущал незнакомца, наоборот, он будто наслаждался им. С довольной улыбкой, что-то насвистывая, он закусывал на ходу коркой черного хлеба и маринованной луковицей.

Затем он увидел на лугу всю компанию, и мелодия оборвалась на середине.

— Добрый день! — вежливо сказал он, приподнимая шляпу и кланяясь пастушке.

Она бросила на него надменный взгляд, но бродяга, казалось, не заметил этого.

— Вы что, поссорились? — спросил он, кивая на свинопаса.

Девочка-пастушка негодующе засмеялась.

— Поссорились? Какие глупости! Ведь я даже не знаю его!

— Ну, может, — сказал бродяга, весело улыбаясь, — вы хотите, чтобы я представил вас друг другу?

— Конечно, нет! — вскинула голову пастушка. — Как вы можете ставить меня на одну доску со свинопасом? На самом деле я — принцесса!

— Неужели? — удивился бродяга. — Если это так не буду вас задерживать. Вы, наверное, торопитесь в дворец, у вас много работы.

— Работы? Какой работы? — уставилась на него девочка-пастушка.

Теперь настала ее очередь удивляться. Ведь в ее представлении принцессы только и делали, что сидели на подушках в окружении рабов, готовых выполнить любые их желания.