Мерецков. Мерцающий луч славы - [4]

Через два дня в Кремле состоялось совещание высшего комсостава, на котором обсуждалось трагическое событие в вооружённых силах страны. У всех, с кем Кирилл Афанасьевич встречался, были мрачные лица. Коллеги поздравляли его с возвращением из пылающей Испании, но он, казалось, жил в другом мире и до конца ещё не осознал, что же произошло на самом деле. А с трибуны уже выступали военные и говорили о том, кого из числа обвиняемых они ранее подозревали и кому не доверяли.

— А что нам скажет товарищ Мерецков? — вдруг подал голос Сталин, слегка улыбнувшись. — Вам слово, Кирилл Афанасьевич! Должен сказать, товарищи, что ваш коллега только что вернулся из Испании, где сражался против мятежников генерала Франко. И сражался неплохо. За оборону Мадрида его наградили орденом Красного Знамени, а за участие и разгроме Итальянского корпуса под Гвадалахарой — орденом Ленина. Так, Климент Ефремович?

— Истина! — отчеканил нарком.

Мерецков подошёл к трибуне и стал делиться своими мыслями о войне в Испании, о значении боевого опыта, приобретённого там. В задних рядах послышались реплики:

— Говорите по существу вопроса!

— Дайте свою оценку предателям!

— Правда, что Уборевич ваш крестный?..

Мерецков почувствовал, как его словно обдало горячим миром. Не успел он и рта открыть, как Сталин вновь задал ему вопрос:

— Что вы можете сказать о тех, кто арестован?

Кириллу Афанасьевичу хотелось ответить что-то хлёсткое тем, кто сыпал репликами, но в последний момент, вспомнив совет Яна Карловича Берзина, сдержался и негромко заявил:

— Здесь говорили о своих подозрениях и недоверии к арестованным военачальникам. Странно однако это слышать. Почему же раньше вы молчали? Почему не возмутились и не информировали руководство Наркомата обороны? Уборевича я ни в чём не подозревал, верил ему и ничего плохого за ним не замечал.

— Уборевич был вашим учителем? — спросил молчавший до этого нарком Ежов, ехидно усмехаясь. Он держал в руке отпоют и что-то вносил в него по ходу выступлений.

— Николай Иванович, вы об этом прекрасно осведомлены, а спрашиваете, — возразил Мерецков. — И всё же отвечу вам: да, Иероним Петрович для меня был учителем, и в том, чего я достиг в военном деле, есть его заслуга. — Мерецков и сам удивился, до чего спокойно прозвучал его голос.

— Мы тоже им верили, — жёстко произнёс Сталин и бросил взгляд на Мерецкова. — А вас я понял правильно. Вы хорошо проявили себя в Испании и вскоре получите более высокую должность. Мы ценим тех, у кого есть сила воли и кто предан нашему большевистскому делу. Что касается совещания, — подчеркнул вождь, — то все, невзирая на чины, должны для себя сделать выводы о необходимости строжайшей бдительности!..

После совещания Мерецкова долго будоражили возникшие у него мысли, и, хотя ему в лицо никто не бросил упрёка, смятение не покидало его. Утром он прибыл в наркомат: его вызвал Ворошилов. Маршал сидел за столом и что-то читал с карандашом в руке. Увидев Мерецкова, кивнул ему на кресло.

— Садитесь, Кирилл Афанасьевич! — Голос наркома прозвучал сухо и необычно глухо. — Скажу вам честно, я ожидал большего от вашего выступления на совещании. Но я не вправе требовать от вас, что говорить, а чего не говорить. Совет, однако, могу дать: врагов Отечества надо беспощадно уничтожать, а не жалеть их!

— Я никого не жалел, товарищ нарком, — возразил Мерецков.

— А Уборевича?

— Я сказал, что всегда ему доверял, считал его честным и преданным нашему революционному делу.

— Смотрите, как бы ваша доброта не подвела вас, — предупредил маршал. — Вы полагаете, что я жестокий человек? Отнюдь нет! Я жесток к предателям и изменникам. Я, к примеру, очень уважал Якира. Теперь ненавижу его, потому что он разоблачён как предатель и изменник. Набрался наглости и прислал мне записку, просит позаботиться о его семье, если с ним что-то случится.

— Вы ответили ему?

— Пока нет…

(Слукавил Климент Ефремович. За три дня до расстрела Якир написал наркому записку: «К. Е. Ворошилову. В память многолетней, в прошлом честной работы моей в Красной Армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьёй и помочь ей, беспомощной и ни в чём не повинной… С такой же просьбой я обратился к Н. И. Ежову. 4 июня 1937 г. Якир». Ворошилов на его записке начертал: «Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще. К. Ворошилов». Как потом оказалось, все расстрелянные были невиновны, их просто оклеветали Ежов и его подручные. Уже после войны Мерецкову стали известны подробности «суда» над военачальниками. Все они в своём последнем слове говорили о своей преданности советской Родине, народу, армии, просили о снисхождении за ошибки и промахи в работе. Никто из них так и не признал обвинения в предательстве и измене. — А.3.).

— Но вас я пригласил вот зачем, — продолжал Ворошилов. — Решено назначить вас заместителем начальника Генерального штаба Бориса Михайловича Шапошникова. Товарищ Сталин одобрил вашу кандидатуру.

— Постараюсь оправдать оказанное мне доверие, — ответил Мерецков наркому обороны.

— Надо постараться, Кирилл Афанасьевич, иначе вы разочаруете нашего вождя, а он такие вещи никому не прощает…