Меняю курс - [17]

Со мной вместе служил лейтенант Веласко из Сан-Себастьяна. Вдвоем мы нередко совершали дальние поездки верхом, во время которых знакомились с местностью и людьми. Однажды утром вскоре после приезда на ферму мы с Веласко отправились на прогулку, и я, восхищаясь чудесными андалузскими видами, шутя заметил своему спутнику, тоже баску: если есть рай, то он находится здесь, а не в нашей баскской провинции с ее немного грустным небом и почти постоянным дождем.

- Когда лучше узнаешь эту землю, - ответил он, - видишь, что не для всех она рай. [43]

И действительно, очень скоро я убедился в правоте его слов. Повсюду нам попадались бедные крестьянские хижины, в которых взрослые и дети спали на мешках с соломой прямо в одежде. Раз в неделю крестьяне приходили в Утреру или в имение хозяина и выпрашивали «менестра», то есть немного продуктов на похлебку из фасоли или картофеля с небольшим количеством жира. Но основной их пищей был хлеб с асейте{20}. Я не думаю, чтобы рабы жили хуже, чем поденщики в поместьях Кордовы. У наших арендаторов в Канильясе или батраков в Сидамоне жизнь тоже была не сладкой, но по сравнению с андалузскими крестьянами их можно считать богачами.

В Утрере мы жили в скромном, но приятном своей чистотой пансионе. Содержала его худенькая, симпатичная и очень энергичная старушка. Ее одежда всегда казалась только что выстиранной и выглаженной. Ей помогали две молодые племянницы, весьма миловидные, с цветами в волосах, одетые в простые платья и очень веселые. Их лица становились серьезными, лишь когда они выходили на улицу. Кроме нас в пансионе жили еще два постояльца - скромные конторщики. Один работал на железнодорожной станции, другой - в каком-то государственном учреждении. Тот, что работал на станции, был самым печальным человеком, которого я когда-либо встречал в жизни. Он выглядел так, словно у него только что умер кто-то из близких. В таком веселом доме его уныние как-то особенно бросалось в глаза. Он выходил из дому только для того, чтобы пойти на службу. Мне всегда казалось, что этот человек платонически влюблен в одну из племянниц хозяйки. Кстати, девушка довольно остроумно высмеивала его при каждом удобном случае. Другой - дон Рафаэль - был мадридцем. В свое время у него имелись деньги, но, как мне под большим секретом рассказал его невеселый товарищ, он проиграл их в карты. Когда дон Рафаэль остался без единой копейки, родственники, очевидно пользовавшиеся здесь каким-то влиянием, устроили его на службу. Этот человек питал удивительное пренебрежение к людям Утреры. Думаю, Веласко и я были единственными, кто хоть что-то стоил в его глазах. Все свободное время он проводил в казино. Получая скромное жалованье, дон Рафаэль постоянно испытывал нужду в деньгах, но все удары судьбы переносил с достоинством, а поэтому позволял себе обо всех говорить плохо. [44]

Хотя Утрера считалась одним из самых богатых городов Андалузии, жизнь в ней протекала по-деревенски скучно. В полуразвалившемся театре с десятью большими ложами дважды в год опереточная труппа давала представления. Ложи абонировались семьями высшего утрерского общества. Зимой их слуги приносили туда жаровни, называемые «ла копа» - бокал. Подобное мне приходилось видеть впервые. Я обратил внимание, что во всех ложах разная, но довольно роскошная мебель. Оказывается, она являлась собственностью абонирующих. Эти спектакли и несколько сеансов кино были единственными развлечениями утрерцев. Мужчины, кроме частых и тайных отлучек в Севилью, посещали казино, где имелся зал для игры в карты и салон - смесь кафе, кабаре и публичного дома, - пользовавшиеся большой популярностью.

В казино мы познакомились с группой молодых людей нашего возраста. Почти все они были детьми богатых землевладельцев и, по их словам, работали у себя в поместьях. Условия жизни этой молодежи были примерно одинаковые: хорошие дома, многочисленная прислуга, прекрасный стол и одежда, сшитая в Севилье. Мы довольно часто встречались, болтая всегда об одном и том же: о лошадях, бое быков и женщинах. Обычно, когда Веласко и я возвращались с утренней верховой прогулки, они уже сидели в казино, устроившись в креслах со стаканом вина в руках, и, поглядывая на улицу, отпускали замечания по адресу редко проходивших женщин, имевших неосторожность попасть им на язык.

Говорили они мало, почти всегда короткими фразами-афоризмами. Вначале мы приняли их за серьезных людей. Время от времени кто-нибудь из них приезжал из своего имения в рабочем костюме (самом изящном из всех когда-либо виденных мною), с самодовольным видом произносил две-три фразы о земледельческих работах или о скоте и застывал с задумчивым видом человека, обремененного заботами.

Общим у нас с ними было пристрастие к лошадям. Они возили нас в свои поместья, показывали стада и табуны, а мы имели возможность познакомиться с андалузскими барчуками, поразившими нас своими нравами и образом мыслей. Эти молодые люди никогда не работали, хотя официально считалось, что они управляют хозяйством своих поместий. В действительности же всеми их делами занимались управляющие или надсмотрщики, хорошо разбиравшиеся в сельском хозяйстве. У себя в усадьбах барчуки появлялись редко, только для [45] развлечений - охоты с борзыми, например, или если приглянулась дочь какого-нибудь арендатора. С женщинами, работавшими у них, они вели себя, как феодалы, пользуясь даже правом первой ночи.