Меня зовут Женщина - [62]

— Давайте лучше говорить о нашем будущем, о европейской экологии. Я привез вам солнечную батарею. Я мечтаю о времени, когда экологически чистая энергия придет на наш материк, — говорит Уго, размахивая солнечной батареей величиной с портфель. — Солнечная батарея — это все! Это наше будущее!

Караванцы зевают, потому что батареей Уго изнасиловал их еще в поезде, а кировцы — потому что им не дали отчитаться, а больше ничего с иностранцами они делать не умеют.

— Батарея — вещь нужная, — сытым голосом говорит президент, — но давайте, товарищи, поговорим о нашей профессии, о нашей славной профессии журналиста. Задайте какой-нибудь вопросик, а я отвечу.

— Скажите, пожалуйста, — говорю я самым томным из своих голосов, — вчера в течение двух часов в центре города перед гостиницей «Вятка» омоновцы избивали чеченцев. Почему этот сюжет не был никак отражен вашей телестудией и считаете ли вы себя после этого профессионально пригодным для возложенной на вас миссии президента телекомпании?

Все замирает. Просто музей мадам Тюссо. Он долго смотрит на меня. Перед ним блондинка в полупрозрачной майке и обтягивающих белых штанах.

— Не понял, — говорит он и смотрит по сторонам. Он действительно не понял.

— Я повторю вопрос, — говорю я нежно и повторяю, глядя на него так, как будто влюблена с детства, и вот наконец мы остались вдвоем. Наши прыскают.

— Этот вопрос не надо переводить! — рявкает он, и местный переводчик на вздохе отключается от сети. И встает Лола, и звенящим голосом начинает переводить на английский недоумевающим иностранцам.

— Вы кто такая? — подбегает ко мне мужик из телеобслуги. — Вы кто такая? Мы вас сейчас выведем! Вы нам срываете мероприятие! Кто такая? Пусть скажет! Никто, кроме вас, не видел избиения!

— Все видели! Все подтвердят! Лола, переводи иностранцам, они не врубаются! — кричат наши.

— Не надо переводить! Вы позорите страну! — шипит человек из обслуги.

— Товарищ навязал нам дискуссию! — рявкает президент, тыкая в мою сторону пальцем, и глотает валидол.

— Это нарушение прав человека! В городе бьют людей по национальному признаку! — возбуждаются наши.

— Уходите от темы! Срочно отвлекайте их, — говорит за моей спиной один в сером костюме другому. — Пусть лучше про эту ебаную батарею!

— Мы бы хотели наладить производство солнечных батарей в нашем городе! — кричит серый костюм. — Вы так интересно рассказывали про солнечную батарею. Какая у нее мощность?

И Уго снова выходит в центр и с завидной немецкой неврубаемостью вещает про «город солнца» с солнечной батареей.

— Молодец, снял вопрос, фирмачи ничего не поняли! — радуются серые костюмы.

— Однако я так и не получила ответа, — говорю я на последней фразе Уго голосом человека, доводящего все дела до конца.

В этот момент Лола подходит к красавице-негритянке Саре из парижского журнала и говорит:

— Чеченцев бьют потому, что они все равно что черные. Это дискриминация на национальной основе.

И Сара, с роскошными формами, в шортах, с голым по парижской моде животом, Сара, предмет вожделений всего мужского населения каравана, выглядящая в партийном дизайне телестудии как колибри, присевшая на бюст Ленина, вскакивает со слезами и кричит по-английски:

— Я думала, что в России нет расизма! Почему вы все время затыкаете рты своей солнечной батареей! Давайте говорить о вчерашнем избиении!

— Хорошо, хорошо! — соглашается президент. — За время нашего разговора привезли из МВД пленку, на которой снят вчерашний инцидент. Сейчас мы вместе будем ее смотреть. И вы, товарищи, и наши зарубежные гости все увидите и все поймете про чеченцев. Чеченцы — это мафия, это спекуляция, это оружие, это наркотики, а некоторые товарищи из Москвы хотят, чтоб телевидение их защищало!

— Что вы собираетесь показывать? — спрашиваю я человека в форме, привезшего пленку, а Лола переводит на английский. — Избиение никем не снималось.

— Мы снимали обыск и арест.

— А избиение?

Человек в форме смотрит на президента, тот тяжело вздыхает.

— Когда началось избиение, у нас кончилась пленка. — Мы валимся от хохота.

— С кем ты воюешь, — говорит Лола, — это же дети.

— Дети, — соглашаюсь я. — Но детям не дают в руки оружие и телевидение.

Дальше мы разбираемся с ними, почти как они с чеченцами, только без помощи рук. И в этом нет никакой кровожадности, одни только педагогические этюды.

— Послушайте, — говорит режиссер Слава Кокорин под занавес. — Мы пришли сюда разговаривать о нравственности, и нам не стоит объявлять войну друг другу. Давайте все вместе придумаем, что делать, и расстанемся мирно, а Уго нам расскажет о солнечной батарее.

И белокурый Уго снова выходит в центр, и снова от Адама начинает о своей батарее и никак не может понять дикого хохота, сопровождающего каждую его фразу.

У автобуса ко мне подходит какой-то пожилой гэбист и трясет мне руку.

— Вы подняли очень важный вопрос! Вы открыли нам глаза! И вы не побоялись!

— Кого? Вас? — недоумеваю я, еле сдерживая умиление ко всем этим косноязычным дядькам в плохо отглаженных костюмах, совершенно не врубающихся в слово «перемены».

— Я не понял, у вас на визитке написано, что вы президент какого-то клуба?