Меня зовут Красный - [41]

– Ты видел жизнь, ты образованный человек. – Я осмелела от своих слов. – Открой дверь, скажи, что Шекюре сама пришла, пускай они остановятся, эти бешеные собаки.

– Если бы ты была на моем месте, ты бы отдала этим собакам нашедшую в твоем доме приют одинокую женщину, да еще твою невестку?

– Она сама хочет уйти.

– Тогда пусть открывает дверь и уходит.

– Я не буду открывать дверь. Получится, что я ушла добровольно, – быстро сказала Шекюре.

– Милая моя Шекюре, я тоже не могу открыть дверь. Ты же знаешь, тогда получится, что я сую нос в ваши дела. Мне за это жестоко отомстят. Дверь может открыть Орхан, он ведь хочет вернуться домой, никто не будет сердиться на него.

Не успела я сказать это, как Орхан высвободился из ослабевших объятий матери, подошел к двери, уверенно отодвинул щеколду, потом деревянную задвижку и, сняв крючок, отступил на два шага. В приоткрывшуюся дверь ворвался холод. Наступила такая тишина, что мы услышали ленивый лай собак откуда-то очень издалека. Орхан вернулся к матери, Шекюре поцеловала его, а Шевкет пригрозил: «Все расскажу дяде Хасану».

– Бойтесь Хасана и его сабли с красным эфесом, – сказал свекор, справедливо обеспокоенный поражением и возможной местью. Он ласково расцеловал внуков. Шепнул что-то на ухо Шекюре.

Наша группа, охраняемая людьми Кара, как караван, перевозящий драгоценности, шла боковыми улицами, проулками, мы выбирали дорогу так, чтобы не столкнуться со сторожами, янычарами, бандитами и Хасаном.

Мы были на темной улице позади рынка Эсир, когда услышали крики, вопли, рыдания и характерный, ни на что не похожий стук и звон скрещенных топоров и сабель.

Кара отдал саблю одному из своих людей, вырвал кинжал из рук Шевкета (мать позволила мальчику взять его в память об отце), отчего тот заплакал, велел Шекюре, Хайрие и детям уходить в сопровождении подмастерья парикмахера и еще двоих людей.

В конце узкой улицы, которую нам надо было перейти, находилась кофейня. Звон сабель прекратился. Люди с криками входили и выходила из кофейни и крушили все подряд. При свете факелов было видно, как выносят на улицу и на глазах у всех разбивают чашки, стаканы, ломают джезве. Человека, который попытался остановить эти действия, начали бить, но он вырвался. Сначала я подумала, что все это связано исключительно с кофе. Потому что слышала, как рассказывали о вреде кофе, о том, как он портит глаза и желудок, как туманит мозги и сбивает людей с истинного пути, какая это европейская отрава и как Пророк Мухаммед отказался от кофе, хотя шайтан предложил его ему в образе красивой женщины.

Посмотреть на редкое зрелище собралась большая толпа безработных, безродных, неведомо откуда пришедших переселенцев; увидев зрителей, враги кофе совсем осмелели. Я поняла, что это люди известного проповедника из Эрзурума Нусрета Ходжи. Они боролись с вином и проституцией, с кофейнями, обителями, где религиозные обряды совершались под музыку и с танцами. Они проклинали врагов веры, безбожников и тех, кто занимался рисованием. Я вспомнила, что это та самая кофейня, где на стену вешают рисунки и говорят всякие непристойности про веру и проповедника из Эрзурума.

На улицу выскочил владелец кофейни; лицо его было в крови, я думала, он сейчас упадет, но он вытер рубашкой кровь со лба и щеки, и стал, как другие зрители, наблюдать за происходящим. Толпа в страхе отступила. Мне показалось, что Кара хочет подойти к кому-то в толпе, но он почему-то медлил. Эрзурумцы стали отходить, и я поняла, что, вероятно, наступают другие – янычары. Факелы погасли, люди разошлись.

МЕНЯ НАЗЫВАЮТ КЕЛЕБЕК

Увидев толпу, я сразу понял, что эрзурумцы убивают нашего брата, шутников-художников.

Среди наблюдавших за погромом я увидел Кара. В руке у него был кинжал, рядом стояли несколько странных мужчин, знаменитая торговка Эстер, еще несколько торговок с узлами. Я смотрел, как безжалостно крушат кофейню и избивают выходящих из нее. В голове промелькнуло: «Бежать надо отсюда». И в этот момент подоспела другая толпа, наверно янычары; эрзурумцы погасили факелы и сбежали.

Выяснилось, что эрзурумцы убили меддаха.

Кара подошел ко мне, и мы молча пошли по улице. Наконец он произнес:

– Сейчас мы пойдем к тебе. Я хочу обыскать твой дом и успокоиться.

– Уже обыскали, – очень громко сказал я: мы подходили к дому, и я надеялся, что моя красавица жена услышит, что я не один, и не покажется Кара.

Когда мы входили в калитку, мне почудилось, что внутри дома сверкнул дрожащий свет, но сейчас, слава Всевышнему, было темно.

Кара зажег свечу и стал рассматривать мои бумаги и рисунки.

– Я ищу последний рисунок из книги Эниште, – пояснил он, – тот, кто его убил, украл этот рисунок.

– Я рисовал там дерево, в углу, на заднем плане. А на переднем плане должно было быть изображение какой-то личности, скорее всего светлейшего падишаха. Но портрета еще не нарисовали. То, что находилось на заднем плане, должно было быть уменьшено, как у европейцев, поэтому Эниште попросил меня нарисовать маленькое дерево. При взгляде на этот рисунок складывалось ощущение, что смотришь на мир через открытое окно. Я понял тогда, что рисунок с использованием перспективы – это все равно что оконная рама.