Меня зовут Астрагаль - [24]

Пусть наступает завтра – теперь не страшно, я знаю, что будет. Жюльен с озабоченным видом сядет у телефона и станет что-то сосредоточенно обдумывать, и мне до него не достучаться, сколько ни порхай вокруг него на костылях. Я вроде гитары, которую, рассеянно тронув разок-другой, откладывают в сторону. Не могу же я мешать Жюльену думать, о чем он пожелает, и взваливать на себя уйму обязанностей и бескорыстных услуг, раз ему так хочется…

Пьер усмехается:

– Что, нынче опять день Жюльена Заступника?

Жюльен твердит о солидарности. Пьер в ответ острит (надо признать, довольно удачно), и так часами. Каждый из них прав по-своему, да они и не пытаются переспорить друг друга, просто выкладывают, что думают. Мы с Нини, женщины, слушаем молча, она – не отходя от плиты, я – не выпуская сигареты.

Веселый будет обед! Да еще этот малый, как там его…

– Как зовут твоего приятеля?

– Он называет себя Педро, и это ему подходит. Но сейчас к нему надо обращаться “господин аббат”.

– Это еще почему?

– На него идет охота, его обложили со всех сторон, вот он и вырядился попом – тем более что его так и тянет ко всякой пакости, вроде религии.

Вечером с нами за столом сидит молодой священник в новенькой, с иголочки, сутане. Педро. Знакомясь со мной, он сказал:

– Так это вы – Анна! Очень рад… Жюльен столько рассказывал о вас и о вашей… беде. Как ваша нога?

– Добрый день, отец мой. Благодарю вас, мне лучше.

Я отвечала довольно сухо: мне не улыбалось устраивать тут клуб беглецов на пару с этим Педро. Маслянистые глазки, вкрадчивая манера говорить – он смахивал на глянцевый каштан. Тело, насколько позволяла судить широкая сутана, было довольно мускулистым, ладным, в нем угадывалась та же латинская гибкость, что и в голосе и жестах. Педро выдавал себя за приезжего “профессионала” с юга и разыгрывал этакого рубаху-парня: говорил много, бурно, перемежая речь многозначительными паузами. Но в его обращении сквозила нарочитость, а в голосе недоставало естественной, живой интонации.

Он всячески старался подать себя, но подавать, по-моему, было нечего, все как на ладони: красавчик, болтун, бабник. Без маскарадной сутаны, в нормальной одежде, он все равно обращал бы на себя внимание: его внешность казалась мастерски наведенным гримом, даже щетинистые усики были словно приживлены искусственно.

Ему отвели комнату по соседству со мной. Наверх мы пошли все втроем, и Жюльен с Педро обсуждали что-то, все говорили и говорили, застряв на лестничной площадке, вместо того чтобы пожелать друг другу спокойной ночи и разойтись; поскольку мое участие в беседе ограничивалось междометиями и улыбками, то я пошла в спальню и стала раздеваться.

Ради Жюльена надо было понравиться Педро, и я старалась быть красивой, остроумной, кокетливой… заставить его забыть, что он видел и знал обо мне, стереть представление о немощной хромуше на костылях, малолетке… впрочем, похоже, он и сам не намного старше: года двадцать четыре – двадцать пять. Еще зеленый. Единственное его преимущество передо мной в том, что он мог ходить. Мог, но зачем-то цеплялся за Жюльена – ишь, пристроился, тащи его!

Я влезла в постель: придет Жюльен, я уступлю ему согретое местечко, а сама откачусь на холодную простыню. Беру книжку, поправляю на себе поношенную ночную рубашку.

Но вместе с Жюльеном заходит Педро и рассыпается в извинениях:

– Только два слова, Анна, и я оставлю вас…

Они стоят перед зеркальным шкафом и говорят невнятной скороговоркой, как на прогулке в тюремном дворе. Тарахтят взахлеб… Ну и долго вы еще будете торчать тут, около моей постели? Я усердно перелистываю страницы, внутри все кипит, они никак не наговорятся!

А все этот смазливый “аббат”, прощелыга чертов!

Однако на другое утро мы с Педро засиделись за кофе. Мы поведали друг другу о том, что отреклись от своих приличных семей и пренебрегли приличным образованием, но поскольку больше похвастаться было нечем и нельзя, не нарушив запрета, а блеснуть хотелось, то мы пустили в ход светские таланты. Улыбки, цитаты, тонкие намеки… Сутану Педро снял, теперь на нем были шорты с футболкой и теннисные туфли; перед завтраком он как следует размялся – вор должен быть гибким: комплекс шведской гимнастики, с фырканьем и уханьем, а затем обливания и обтирания из котла в прачечной. Эх, не прохлаждаться мне больше в костюме Евы! Выбритый и благоухающий лосьоном Адам изгнал меня из прачечной, моего последнего рая.

Наконец Педро встал.

– Ну, ладно, – сказал он. – Я сегодня еду в Париж встретиться кое с кем из друзей. Вам ничего не нужно, Анна?

Он потянулся – омерзительный здоровяк, расставил свои ножищи и играет грудными мышцами.

– Спасибо, ничего или, пожалуй, привезите газет, если вам не трудно.

Педро стал снабжать меня чтивом. Он и сам много читал, в основном литературу, соответствующую его роли: “Дневник вора”[4], учебники по слесарному делу, а в метро – “Руководство по криминалистике” доктора Локара или “Юридический вестник”. Ему довольно скоро надоело слышать насмешливое или благочестивое “отец мой”, надоело, что ему почтительно уступают место в транспорте, надоела длинная душная сутана, и он сменил ее на обычный летний костюм.