Меня нет - [79]

Не дай Бог…

***

Десять лунатиков жили на Луне.

Десять лунатиков ворочались во сне.

И вдруг один лунатик упал с Луны во сне!

И девять лунатиков осталось на Луне…

Савелий очень любил эту считалочку. Повторял её, когда было скучно, когда приходилось долго ждать. Наверное, он и сейчас её напевает тихонько, ожидая развязки. Этого Макс не знал, но мог предположить. Он видел, как хозяина вывели из подъезда, держа за руки. Как погрузили в серую машину и увезли в неизвестном направлении.

Пёс провожал машину отнюдь не равнодушным взглядом: всё его естество рвалось на выручку, но вбитая в сознание команда — Замри! — не давала сдвинуться с места. Хотелось бежать, хотелось выть!

Нельзя.

Оставалось только ждать. До потери сил. До потери сознания. До потери жизни. На этом строился его мир — мир ограничений и условностей. И единственный способ вырваться: просто представить, что этот мир целиком является чьей-то выдумкой. Чужой или собственной, не важно.

Макс представил, как душа отделяется от тела и бежит вперёд. Он мысленно заглянул в дом, но встретился с непроницаемой темнотой. Ни проблеска, ни звука, ни запаха. Бежать отсюда!

Он помчался туда, куда унесла хозяина машина, но быстро заплутал в рисунке одинаковых повторяющихся улиц. Тогда он бросился по дороге к зданию, где Савелий получал плату за свои курьерские услуги. Надо разыскать ту женщину, которую уважает хозяин.

Но нужное здание уже начала заволакивать тьма. Света луны уже не хватало, чтобы обрисовать неясные очертания домов. Темнота пожирала этот мир. Стирала его. Вычёркивала из пространства.

Ту же тьму Макс встретил в доме Григория, где за прямоугольниками окон клубилась осязаемая пустота. Ни огня, ни проблеска. Пусто. Этого места больше нет.

Озарением пришло слово: отречение.

Словно бы и Алиса, и Гриша, и его семья — все они были выдумкой. Чьей? Савелия, наверное. Ему хотелось иметь круг общения. Ему хотелось, чтобы было, куда можно прийти. Теперь его ожившие фантазии растворялись, лишившись фундамента. Как растворился он и сам, являясь выдумкой собственного пса. Собаки, мечтавшей о доме, тепле и заботе. Всего этого больше нет.

Душа Макса поспешила обратно вернуться к своему телу, мчась по исчезающим улицам. Мимо фальшивой жизни. Мимо застывшего трамвая. Прочь от наползающей тьмы. Вот дорога. Вот двор. Вот тот самый угол. А за ним…

За ним ничего нет. В смятении Макс закружился на месте, чувствуя, как беспощадно сгорает отпущенное ему время. Он ринулся дальше, по переулкам, сквозь щели в заборах, вдоль оврага. Перебежал по мосткам, переброшенным через пересохшую канаву, и обернулся.

Города больше не было. Города, который придумал себе жизнь, спасаясь от одиночества. Пытаясь пробудиться от холодного послевоенного сна. Но город с нелепым названием Счастье и сам не знал, что является чьим-то мимолётным видением.

Пёс побежал дальше. Его лапы утопали в грязном вонючем месиве. Он спотыкался о кочки. Его облепила тяжёлая влага. Надежда меркла вместе с сознанием.

И вон он, наконец, у той самой бетонной плиты, вложенной в береговой массив. На гладкой поверхности озера отражался белый череп луны, глядевшей из замёрзшей бездны на мир, который исчезал во мраке. Мир, который ещё силился делать вид, будто он продолжает жить. Мир, отражённый в мутном зрачке ночного светила. Такой же туманный и ненастоящий.

Отражение в озере погасло, и тьма сомкнулась вокруг одинокого пса. Макс продолжал смотреть на луну — единственную настоящую вещь, оставшуюся незыблемой. Он лёг и замер, поддаваясь холоду и постепенно погружаясь в спокойствие.

А разве может быть не спокойным тот, кого нет?..

Один лунатик остался на Луне.

Один лунатик ворочался во сне.

И вот один лунатик упал с Луны во сне…

…И больше лунатиков не стало на Луне.

28 октября — 4, 9—12 ноября 2014 года

Меня нет

Она хваталась за его пальцы маленькой слабой ладошкой. Минуту назад такая улыбчивая, теперь выглядела сердитой.

— Папа, куда мы идём?

Надо, наверное, улыбнуться в ответ, но… не получается.

— Просто гуляем.

Вход в парк оформляла недавно окрашенная арка. Под аркой сидел кот, с напускным пренебрежением отвернувшийся от проходивших мимо людей.

— Киса, — потянулась к животному Света, но Максим удержал девочку.

— Не тревожь его. Пусть отдыхает. — На последнем слове он не сдержался, вздохнул. Отдых, очень нужен отдых. Иначе…

Дул приятный, тёплый ветерок, словно истосковавшийся по воле зверёк решивший понежиться в мягких древесных кронах. Плотные навесы кленовых аллей рождали прерывистые, качающиеся тени. Лучи солнца под высоким углом пробивались к асфальтированной дорожке. Мимо проносились велосипедисты и роллеры. На скамейках чирикала молодёжь.

Прошелестела в воздухе большая стрекоза с прозрачными крылышками и блестящей зелёной спинкой.

— Папа, смотри! Фриказа! Смотри, папа! Ну, смотри!

— Я вижу. Красивая.

Они шли медленно, не торопясь. Мужчина тридцати лет, намеренно сокращавший шаг, и четырёхлетняя девочка, тянувшая папу вперёд, к новым открытиям — от мест, мгновенно становившихся скучными, куда-то дальше, к неведомому.

Дорожка, попетляв, разделилась. Слева виднелись аттракционы, зигзаги американских горок, испещрённое спицами колесо обозрения. Справа за поворотом поблескивало небольшое озеро.